В минувшем году произошло сразу несколько этапных событий в развитии китайской военной мощи. В апреле 2015 г. Китай осуществил первую высадку вооруженных сил в охваченной войной стране – спецназ китайского флота прибыл в йеменский порт Аден для обеспечения эвакуации граждан КНР.

В сентябре стало известно, что Пекин готовится подписать соглашение о создании военной базы за рубежом – пункта снабжения флота в Джибути. При этом, по всей видимости, продолжались переговоры о строительстве еще одной базы в Африке – в Намибии. Соответствующая информация впервые появилась еще в конце 2014 – начале 2015 года.

В декабре 2015 г. Всекитайское собрание народных представителей приступило к созданию нормативно-правовой базы отправки войск и силовых подразделений спецслужб за рубеж для борьбы с терроризмом. Новый китайский Закон о борьбе с терроризмом детально определяет полномочия органов государственной власти и порядок действий силовых структур за рубежом.

Впечатляющий прогресс достигнут в развитии возможностей проецирования военной силы в глобальном масштабе. Некоторые из китайских программ, которые будут описаны ниже, явно нацелены на применение военной силы за пределами западной части Тихого океана. Произошло дальнейшее расширение географии действий китайского флота, продолжилась тенденция к росту его активности в Индийском океане.

В конце 2015 – начале 2016 г. Пекин приступил к реализации комплекса беспрецедентных по радикальности военных реформ. Они должны привести к дальнейшему повышению роли флота за счет сокращения удельного веса сухопутных войск и, что еще важнее, к появлению объединенных командований, готовых руководить межвидовыми операциями по образцу западных стран.

На фоне планомерной работы по созданию военно-технических и даже юридических предпосылок использования китайских вооруженных сил в удаленных частях мира КНР в целом придерживается прежнего, относительно пассивного внешнеполитического курса. Китай несколько повысил свою активность в ближневосточной политике в ходе турне Си Цзиньпина по региону в начале 2016 года. До этого более интенсивными стали контакты с различными сторонами вооруженного противостояния в Сирии и начаты поставки оружия в зону конфликта. Тем не менее пока страна все еще «держится в тени», пусть и не так тщательно, как раньше.

Противоречие между быстро создающейся материальной и нормативно-правовой базой для активного великодержавного курса и существующей политической практикой может объясняться внутренней ситуацией в КНР. Происходит запоздалый слом прежней политико-экономической модели и кризис элит, из которого государство пытается выйти путем осуществления беспрецедентной по масштабам очистительной кампании.  Ближайшие годы будут посвящены изменениям во внутренней политике и экономике на фоне масштабных военных реформ. Исходя из публикаций Центрального военного совета по вопросам ведущихся реформ, можно предположить, что Китай ожидает радикального, прорывного роста своих военных возможностей лишь к 2020 году. Вероятно, эту дату можно рассматривать как рубеж для окончательного перехода КНР к активной внешней политике.

Реформы и изменения риторики о применении ВС

Белая книга КНР по военной стратегии, опубликованная в мае 2015 г., – документ особой важности, стоящий отдельно от ранее публиковавшихся Белых книг по национальной обороне. Она представляет собой первый в китайской практике пример совмещения жанров Белой книги (т.е. обращения властей к собственному гражданскому обществу и внешнему миру) и директивного документа Центрального военного совета, известного как «Направления военной стратегии».

«Направления военной стратегии» издаются Центральным военным советом каждые несколько лет (в последнее время – примерно раз в десятилетие) и представляют собой сжатое изложение приоритетов военного строительства, часто суммируемое в одной фразе. Белая книга 2015 г. предшествовала циклу масштабных военных реформ, инициированных в конце 2015 – начале 2016 г., что, видимо, побудило китайские власти максимально полно высказаться о задачах военного строительства.

С чисто военной точки зрения важнейшим изменением в формулировках Белой книги 2015 г. стало новое повышение значимости информационных технологий в представлениях о войне будущего. Если «Направления» военной стратегии 2004 г. призывали вести подготовку к локальной войне в условиях информатизации, то теперь формулировка звучит как «информатизированная локальная война». Несмотря на незначительную, на первый взгляд, коррекцию формулировок, речь идет о существенной новации, позволяющей говорить о следующем этапе развития. Одним из явных следствий стало, например, создание в конце 2015 г. нового полноправного вида вооруженных сил – Войск стратегического обеспечения НОАК. Они объединили в себе рода войск, связанные с информационным противоборством и информационным обеспечением боевых действий, включая радиотехническую разведку, киберразведку, РЭБ, космическую разведку.

Подобное же, на первый взгляд незначительное, изменение касается и возможных миссий и задач, стоящих перед НОАК за границей. Упоминания о том, что у КНР имеются зарубежные интересы, нуждающиеся в защите, содержались в «Направлениях» ЦВС (как и в Белых книгах по национальной обороне) еще с 2004 года. Но сформулированы они были максимально расплывчато. Например, в Белой книге 2013 г. отмечалось, что «растет число угроз зарубежным интересам Китая». Однако роль вооруженных сил в защите национальных интересов за пределами собственных границ затрагивалась лишь в заключительной части обширного списка задач, стоящих перед НОАК, причем с явным акцентом на небоевые миссии. «В дополнение [китайские вооруженные силы] наращивают возможности по проведению операций за рубежом, в частности по реагированию на чрезвычайные ситуации и спасению, защите торговых судов в море, эвакуации китайских граждан, а также обеспечивают надежную поддержку китайским зарубежным интересам в сфере безопасности», – говорилось в документе.

Белая книга 2015 г. высказывается куда более определенно. В списке основных стратегических задач «обеспечение безопасности зарубежных интересов Китая» находится на четвертом месте – после защиты суверенитета и территориальной целостности, обеспечения воссоединения Тайваня с материком и защиты интересов Китая в «новых сферах» (киберпространство и т.п.). Показательно, что обеспечение ядерного сдерживания, расширение международного сотрудничества и борьба с терроризмом и сепаратизмом следуют ниже в этом списке задач.

На практическом уровне реализация нового, более активного подхода началась на полтора месяца раньше публикации Белой книги – в конце марта 2015 года. 29 марта китайские фрегаты «Вэйфан» и «Линьи» высадили десант спецназа морской пехоты в порту йеменского города Аден. Спецназ взял под контроль часть порта и установил связь с уже находившимся в стране подразделением спецназа Народной вооруженной полиции, отвечавшим за безопасность китайского посольства. Вместе они обеспечили доставку на китайские боевые корабли находившихся в стране китайских граждан и небольшого числа иностранцев из третьих стран (всего около 600 человек). Затем эвакуированные прибыли в Джибути, откуда пассажирскими самолетами вернулись на родину.

Китай впервые ввел сухопутные боевые части на территорию страны, охваченной конфликтом. И это был второй случай использования возможностей НОАК для эвакуации китайских граждан из зоны конфликта – после Ливии в 2011 году. Но там единственный фрегат «Чжоушань» и транспортные самолеты Ил-76 обеспечивали скорее символическое участие военных – подавляющее большинство огромной, 35-тысячной, китайской колонии вывезли гражданскими судами. По сравнению с этим аденская операция стала подчеркнуто демонстративной и широко рекламировалась СМИ. Фото эффектно выглядящих китайских спецназовцев на территории аденского порта пользовались большим успехом. Китай явно давал понять, что методы защиты его все более крупных и уязвимых зарубежных интересов меняются.

На фоне обострения сирийского кризиса и вступления российских вооруженных сил в боевые действия в китайской прессе появилась открытая дискуссия о целесообразности и технической возможности вмешательства КНР в отдаленные операции. Впервые участие Китая в локальном конфликте, не затрагивающем непосредственно его территориальную целостность и безопасность, стало хотя бы допускаться. Интерес Китая к сирийской ситуации связан с несколькими факторами, включая не в последнюю очередь присутствие в рядах различных радикальных группировок нескольких сотен последователей «Исламского движения Восточного Туркестана» – террористической организации, ведущей подрывную деятельность на территории Синьцзян-Уйгурского автономного района КНР и постепенно переносящей активность в немусульманские области страны. Кроме того, Китай, как и Россия, не приемлет американскую практику агрессивного экспорта ценностей и поддержки «цветных революций».

В то же время многообразие китайских интересов на Ближнем Востоке, в частности тесное торгово-экономическое сотрудничество с Саудовской Аравией, Турцией и Катаром, по всей видимости, предопределило традиционный китайский подход к проблеме. Китай  нарастил поставки вооружения Ираку и, судя по всему, приступил к поставкам оружия и военной техники (военные автомобили) Сирии, а также активизировал контакты с представителями сирийских властей и оппозиции по вопросам урегулирования. Летом-осенью 2015 г. в Ирак прибыли китайские ударные беспилотные аппараты CH-4, которые эксплуатируются при поддержке групп китайских техников и, нельзя исключать, пилотируются в боевых вылетах китайскими операторами.

В руководстве, вероятно, имела место серьезная дискуссия по вопросу о глубине вовлечения в ситуацию, но в итоге возобладало мнение о необходимости придерживаться осторожного подхода. Но есть основания полагать: если бы положение вокруг Сирии было менее взрывоопасным, а основные участники выработали бы консенсус по совместным действиям против радикальных исламистов, первая за несколько десятилетий зарубежная китайская военная интервенция могла бы состояться уже сейчас.

Подготовка к применению ВС в удаленных районах

Сам процесс быстрого роста китайской военной мощи – естественный и неизбежный. Китай лишь приводит военные возможности в соответствие с масштабами своей экономики, территории и населения, причем делает это с серьезным запаздыванием, наверстывая отставание, накопленное в период пренебрежения задачами обороны в 1980–1990-е годы. Интерес, однако, представляют приоритеты военного строительства и характер задач, к решению которых готовятся китайские военные.

Можно с уверенностью утверждать, что Пекин предпринимает долгосрочные, систематические, весьма дорогостоящие усилия по подготовке НОАК к активным боевым действиям в удаленных регионах мира. Речь идет не об ограниченных действиях с участием отдельных кораблей и подразделений специального назначения, а об операциях с привлечением весьма крупных сил, включая высадки десантов на побережье стран за тысячи километров от Китая. Пекин готовится к использованию контингентов, насчитывающих тысячи человек, в любой точке мира.

В некоторых случаях КНР инвестирует средства в военные возможности, просто бесполезные для решения наиболее вероятных для НОАК задач в рамках Азиатско-Тихоокеанского региона, таких как защита собственной территории, обеспечение воссоединения Тайваня с материком, защита китайских притязаний в территориальных спорах.

Характерный пример – передача китайским военно-морским силам в июле 2015 г. первой мобильной десантной платформы (по классификации создавших данный класс судов американцев – Mobile Landing Platform, MLP) «Дунхайдао» всего два года спустя после появления подобного судна в США. Как принципиально новый класс судов обеспечения они изобретены в Соединенных Штатах в рамках концепции «морского базирования» (seabasing). И предполагают проведение морских десантных операций на значительном удалении от своих баз и без опоры на береговую инфраструктуру.

Мобильная десантная платформа позволяет организовать перевалку любых типов грузов в открытом море с обычных транспортных судов (военных и гражданских) на специализированные десантные катера. Цель – осуществление постоянного потока грузов с неспециализированных транспортных судов на необорудованное побережье для поддержки действий экспедиционных сил. Применение MLP не имеет смысла, если  расстояние от собственных баз исчисляется десятками или сотнями миль, поскольку тогда доставка грузов на побережье возможна при помощи многочисленных десантных катеров, малых десантных кораблей и небольших гражданских судов непосредственно из своих портов. Мобильные десантные платформы не нужны, если предполагается использование лишь небольшого экспедиционного контингента в несколько сотен человек, поскольку для него достаточно специализированных десантных кораблей. Развитие технологий MLP демонстрирует амбиции к приобретению потенциала развертывания в удаленных районах мира военных группировок в тысячи человек, готовых к активным военным действиям.

Развитие десантных сил, а также возможностей по снабжению боевых кораблей в открытом море уже на нынешнем этапе выглядит избыточным по отношению к обычно декларируемым для ВМС НОАК задачам возвращения Тайваня и удержания спорных островов в Южно-Китайском море. Фактически десантные силы ВМС НОАК уже опередили советский ВМФ образца 1980-х годов. Например, китайский флот получил четыре десантно-вертолетных корабля-дока проекта 071, а всего их должно быть не менее шести. ВМФ СССР в зените своего могущества имел всего лишь три десантных корабля, способных нести вертолеты и оснащенных доковыми камерами – проект 1174 «Носорог», но «Носороги» были вдвое меньше китайских кораблей по водоизмещению и обладали целым рядом конструктивных недостатков. Китай обладает 29 большими десантными кораблями проекта 072 различных модификаций. Если первые из них примерно соответствовали по своим характеристикам основным советским большим десантным кораблям проекта 775, то их поздняя версия (10 кораблей типа 072-III) уже намного превосходит советские корабли по водоизмещению и несет десантные вертолеты.

Особое внимание Китай уделяет развитию транспортов снабжения, предназначенных для поддержки действий флота на большом удалении от собственных баз. Флот имеет более десятка транспортов снабжения водоизмещением более 20 тыс. тонн и ведет строительство первого гигантского (более 40 тыс. тонн водоизмещения) транспорта проекта 901.

Надводные силы китайского флота уже обладают значительными возможностями по поддержке экспедиционных сил и превосходят в этом отношении ВМФ СССР 1980-х годов. Например, готовы или находятся на разных стадиях строительства около 20 боевых кораблей, оснащенных зенитными ракетными комплексами большой дальности С-300Ф или HQ-9 (в настоящее время ракетные крейсера с ЗРК С-300Ф играют ключевую роль в обеспечении безопасности российского контингента в Сирии). К ним относятся эсминцы проектов 051C (2), 052C (6) и 052D (построено четыре, восемь проходят испытания либо находятся в разных стадиях готовности). ВМФ СССР на пике имел системы ПВО такого класса лишь на семи кораблях (по три крейсера проектов 1144 и 1164 и один большой противолодочный корабль проекта 1134). Добавим, что эсминцы 051D также оснащены многофункциональными системами оружия и способны применять крылатые ракеты по наземным целям – такие возможности у российского флота появились лишь недавно.

Советский Союз не располагал полноценными боеготовыми авианосцами. Достроив бывший советский авианесущий крейсер «Варяг», Китай реализует крупномасштабную программу развития авианосного флота, которая позволит уже в начале следующего десятилетия ввести в строй первые атомные авианосцы «американского» типа с использованием электромагнитных катапульт. В настоящее время в процессе строительства находятся два авианосца. Продолжается и крупная программа строительства стратегической военно-транспортной авиации. Как предполагается, первые тяжелые транспортные самолеты Y-20 китайского производства достигнут начальной боеготовности в 2017 году.

Элементы, связанные с выполнением задач за рубежом, все более явно присутствуют и в боевой подготовке НОАК. Например, в январе 2016 г. более 2 тыс. военнослужащих морской пехоты и полка специальных операций китайских ВМС провели учения в пустыне Гоби в экстремальных климатических условиях. Ряд зарубежных специалистов восприняли учения как показатель формирования на основе морской пехоты универсальных экспедиционных сил, способных действовать в разных географических зонах и не обязательно в привязке к морю, подобно тому как это имеет место в Соединенных Штатах. Разумеется, на официальном уровне КНР отрицает подобные намерения.

Когда же Китай рассчитывает пустить в дело все эти впечатляющие технические возможности? Едва ли мы увидим их применение в ближайшие годы. Современные военно-технические проекты обычно весьма продолжительны по срокам реализации. Китай находится в самом разгаре серии крупных политических, экономических и военных преобразований. Стартовавшая в начале 2016 г. радикальная военная реформа предполагает ликвидацию целого ряда структур военного управления, созданных коммунистами еще до образования КНР в 1949 году. На фоне крупных сокращений (Си Цзиньпин в сентябре 2015 г. заявил о планах уменьшить численность НОАК на 300 тыс. человек) полностью реорганизована система военных округов, ликвидирован старый Генеральный штаб, на его месте создан новый Объединенный штаб и реализован целый ряд других крупных нововведений. Опубликованные 1 января Центральным военным советом КНР «Соображения по углублению военной реформы» указывают, что преобразования позволят «добиться прорыва» в эффективности управления китайскими вооруженными силами к 2020 году. Можно предположить, что 2020 г. является для китайцев некоторой рубежной датой, к которой предполагается довести до конца как основные организационные реформы, так и крупнейшие технические проекты.

Выход Китая на мировую арену в качестве полноправной великой державы, несомненно, готовится, но когда он произойдет – предсказать сложно. Не вызывает сомнений лишь тот факт, что это событие будет тщательно срежиссировано для произведения максимального эффекта внутри Китая и на международной арене.

Со второй половины десятых годов XXI века мы, судя по всему, стали свидетелями начала нового, еще более опасного этапа в многолетнем «перетягивании каната» на Корейском полуострове. После войны 1950–1953 гг. Северная и Южная Корея не признали ее результатов и не достигли мирных договоренностей. В 70–80-е гг. прошлого века КНДР рассчитывала на помощь Китая и СССР в обороне страны или даже ее объединении на своих условиях. Сегодня надежд нет. Конечно, не исключено, что некоторые горячие головы в Пхеньяне размышляют над возможностью захватить Юг, используя ядерное оружие, однако руководство вряд ли решится на это даже под влиянием импульсов, которые сегодня для него характерны. До недавнего времени приливы и отливы напряженности на Корейском полуострове чередовались с постоянством смены сезонов. Однако никто не собирается переходить опасную грань – к большой войне стороны не готовы. Да и целей, ее оправдывающих, нет.

Поворотный момент

Как ни парадоксально это звучит, Корейский полуостров трудно назвать непредсказуемым регионом, здесь налицо значительный внутренний запас стабильности. Это не Ближний Восток и даже не конфликтные районы Европы или СНГ. Военный потенциал КНДР и ее поддержка в случае кризиса Китаем практически гарантируют отсутствие в будущем полномасштабных конфликтов с вовлечением великих держав, хотя это не исключает мелких локальных стычек, на что во многом и рассчитывает руководство Северной Кореи, чтобы держать в тонусе страну, союзников и выбивать уступки у международного сообщества.

Тем не менее в 2016 г. тлеющий очаг напряженности у российских границ внезапно стал разгораться. Последнее северокорейское ядерное испытание и запуск спутника привели к более серьезным изменениям политической ситуации, чем можно было ожидать. Авантюристические шаги северокорейского руководства повлияли на позиции всех основных акторов. Это стало своеобразной точкой бифуркации, положившей начало формированию нового геополитического ландшафта на полуострове. Изменилась конфигурация взаимодействия вовлеченных в корейскую ситуацию центров силы. Совет Безопасности ООН ввел беспрецедентно жесткие санкции: резолюция СБ ООН 2270 запрещает экспорт из Северной Кореи угля, железной руды, золота, титана, ванадия и редкоземельных минералов, что составляет значительную часть экспортных поступлений, вводит досмотр грузов в и из КНДР, фактически отрезает ее от мировой финансовой системы. Вместе с односторонними мерами США, Южной Кореи и Японии это может оказать крайне негативное влияние на северокорейскую экономику, но едва ли заставит Пхеньян отказаться от ядерной и ракетной программ.

Однако теперь отношения Северной Кореи с миром, равно как и основных ее партнеров и противников с нею, похоже, изменились. Шансы на дипломатическое решение отодвинулись – с нынешним режимом никто не хочет ни о чем договариваться.

Главная новация – противники и союзники Северной Кореи нашли общий язык для того, чтобы перейти к эффективным мерам давления на это «государство-изгой». Решающую роль сыграло коренное изменение позиции Китая. Пекин отошел от почти безусловной поддержки КНДР к мерам «воспитательного характера», что вызвало резкую реакцию Пхеньяна. Северокорейская проблема стала раздражителем в отношениях не только между «континентальными» и «океаническими» державами, но и внутри каждого лагеря – в частности, в отношениях между США и РК, Россией и КНР. Поставлена под сомнение даже способность и желание Соединенных Штатов обеспечить безопасность своих союзников. А потому возросла угроза расползания ядерного оружия – настроения в пользу ядерного вооружения как никогда сильны в Южной Корее, да и в Японии. Технически это не представляет особой сложности ни для той, ни для другой страны. Ужесточение санкций и рост напряженности служат предлогом для дальнейшего усиления военного присутствия США в регионе, включая возможное размещение THAAD (система высотного заатмосферного перехвата ракет средней дальности) в Южной Корее. Это наносит ущерб стратегическим интересам Китая и России в сфере безопасности и экономики. При этом поддержка Москвой жесткого курса других участников урегулирования может ослабить ее позиции.

Следует признать, что Ким Чен Ын превысил пределы терпения даже невраждебно настроенных стран. А его репрессивная политика в отношении ближайшего окружения дает основания некоторым экспертам полагать, что и северокорейская политическая элита, и союзники, включая Китай, не стали бы возражать против появления более умеренного лидера при условии сохранения политической стабильности. К тому же в результате приказов Ким Чен Ына страна, возможно, не вполне ожидаемо для ее руководства, оказалась под серьезным санкционным давлением, и эти санкции имеют новое качество – они могут принести реальный ущерб экономике и поставить руководство КНДР перед новыми вызовами и возможным недовольством населения из-за ухудшения экономического положения. Похоже, что именно это и является целью санкций.

Предыстория нынешнего кризиса

Главным возмутителем спокойствия принято считать Пхеньян, хотя в разрастании нынешнего кризиса определенную роль сыграли также декларации и действия Сеула. Однако пропаганда «северокорейской угрозы» не выдерживает беспристрастного анализа. Вряд ли можно всерьез опасаться, что руководство КНДР, заинтересованное в сохранении государства и режима, в превентивном порядке пойдет на военную авантюру – для него это означало бы безусловный крах. И об этом хорошо знают в других столицах, поэтому эскапады северокорейцев на тему о термоядерных ударах и «аннигиляции Манхэттена» вызывают лишь усмешки у знающих людей и некоторое замешательство политиков – ведь надо для собственной аудитории показывать, что эта угроза вполне серьезна, тогда как потребности в реальных шагах, а не демонстративных жестах, нет.

На деле на протяжении многих лет, особенно после распада мировой социалистической системы, Пхеньян лишь борется за выживание, причем не прочь был и договориться с противниками. Главное – чтобы его оставили в покое. Однако такое стремление никогда не встречало понимания в западных столицах, заинтересованных в ликвидации одиозного режима. Наверное, и поэтому в последнее время методы Северной Кореи стали вызывать все больше вопросов и раздражения.

В определенной мере это связано с личностью нынешнего руководителя. Ким Чен Ын, третий сын покойного Ким Чен Ира, пришел к власти в конце 2011 г. достаточно неожиданно для себя – его начали всерьез готовить к этой роли лишь с 2009 года. До этого отец не мог определиться с наследником – старший сын Ким Чен Нам был легкомысленным, к тому же скомпрометировал себя попыткой въезда в Японию по фальшивому паспорту (хотя это вряд ли было подлинной причиной его опалы, корни гораздо глубже). Какое-то время Ким Чен Ир присматривался ко второму сыну – Чен Чхолю, однако тот показался ему чересчур мягким, что внушало сомнения в способности сохранить режим и страну. Ким Чен Ын же был в тот период слишком молод, хотя его амбициозность и жестокость, по мнению отца, вполне подходили для будущего лидера.

За два с небольшим года до воцарения Ким-младший не успел обзавестись собственной базой поддержки, а также снискать подлинный авторитет в элите и среди народа (хотя пропагандистские усилия затрачивались немалые). После смерти отца Ким-младший действовал в лучших традициях феодальной монархии и сталинизма. Заработать авторитет он решил, внушая страх. Начались громкие расправы над представителями военного руководства, которые не то чтобы не выполняли приказы фельдмаршала, но не проявляли должного рвения. Водоразделом стала жестокая и публичная расправа в конце 2013 г. с ближайшим родственником – мужем тетки Чан Сон Тхэком, в котором Ким-старший видел что-то вроде регента при молодом руководителе, во всяком случае пока тот не наберется опыта. Чан считался на Западе и в Китае, где на него смотрели как на важнейший канал доступа в КНДР, склонным к реформированию архаичной экономической системы – и это, возможно, его и сгубило – помимо личных амбиций и недостаточного пиетета к вождю. Ким дал жестко понять, что не намерен трогать сложившуюся систему управления – прежде всего ради самосохранения.

Более того, он вернул эту систему к традициям, заложенным еще его дедом Ким Ир Сеном, которому он всячески старается подражать, в том числе внешне. При Ким Чен Ире управление страной базировалось на военных структурах в соответствии с политикой «сонгун», военные фактически стали ведущей политической силой. Ким-младший вернул «вертикаль власти» под крыло партии. Окончательное закрепление «старо-новая» система руководства, очевидно, получит по результатам VII съезда партии, созываемого в мае 2016 г. впервые с 1980 года. По поступающей информации, произойдет омоложение руководства – во всяком случае, дана установка, чтобы на съезд не направлялись делегаты старше 60 лет.

Можно констатировать, что Ким Чен Ын (возможно, и по причинам личного характера) во внутренней политике во многом отказался от наследия Ким Чен Ира, в тяжелейших условиях удерживавшего страну от коллапса на протяжении почти двух десятилетий, когда она осталась один на один с противниками после распада мирового социализма и столкнулась с жесточайшим экономическим кризисом. Однако обеспечит ли эта более агрессивная линия выживание или переполнит чашу терпения партнеров КНДР – вопрос открытый.

Ядерные испытания и ракетные запуски имеют важное внутриполитическое значение, особенно в преддверии VII съезда ТПК в мае, на котором Ким Чен Ын сможет заявить об успехах в деле повышения военного потенциала. В связи с этим нельзя исключить, что в ближайшее время будет осуществлено еще одно ядерное испытание.

При этом внутри страны веют свежие ветры. В экономике все меньше места для ортодоксальных подходов. При Ким Чен Ыне расцвела полулегальная многоукладность, сложившаяся еще в 1990-е гг. в период жесточайшего экономического кризиса. Если его отец периодически пытался обуздать рыночную стихию, прибегая даже к таким сомнительным методам, как конфискационная денежная реформа (2009 г.), при Ким Чен Ыне рыночный сектор стал развиваться по своим законам при попустительстве государства. Более того, если раньше власти просто закрывали глаза на происходящее (расцвет частной торговли, начало мелкого предпринимательства и его превращение в среднее и крупное, фактическая передача госсобственности в управление соперничающим кланам), то Ким стал принимать меры, облегчающие «маркетизацию». К их числу относятся внедренные без особого шума система фактически «семейного подряда» в сельском хозяйстве, хозрасчетно-рыночных основ в промышленности, привлечение иностранных инвестиций и создание специальных экономических зон. Основанная на полулегальной частной собственности торгово-производственная либерализация привела к существенному росту производства и потребления продовольственной продукции и промышленных товаров (последние в основном из Китая). Хотя имущественная дифференциация резко усугубилась, ускорилось и формирование среднего класса, в целом вырос уровень жизни. Так что у населения не было особых причин бунтовать, а продолжавшееся в последнее время, хотя и с меньшим размахом, избиение элиты простых людей особо не трогало.

Однако лидер не забывает и про укрепление обороноспособности, более того, милитаризация страны вышла на новый уровень. Главная составная часть политики – создание собственного ракетно-ядерного потенциала в рамках линии «пёнчжин» – одновременного ведения экономического строительства и ядерного вооружения. С начала 2016 г. КНДР успела заявить об освоении технологии создания водородной бомбы, миниатюризации ядерных боеголовок (позволяющих устанавливать их на ракеты), испытаниях твердотопливных двигателей, ракет подводного старта, готовится к испытанию межконтинентальной баллистической ракеты мобильного базирования. Знаковыми событиями стало испытание водородной бомбы 7 января (некоторые специалисты полагают, что речь идет о технологии усиления – «бустинга» – с помощью изотопов водорода мощности обычного ядерного заряда), а также запуск спутника 6 февраля (который воспринят как испытание баллистической ракеты). Это было уже слишком не только для врагов КНДР, но и вроде бы союзников, прежде всего Китая и России.

Дипломатический тупик

Какие же цели преследует Пхеньян? Все эти демонстративные меры адресованы как внутренней аудитории (доказывают величие вождя накануне рубежного съезда партии), так и внешней, прежде всего американцам. Послание им – лучше договаривайтесь с нами напрямую, пока мы не натворили чего-то уж совсем неприемлемого.

Это и понятно, так как главную угрозу своей безопасности КНДР видит в США, считая, что Южная Корея не является самостоятельным игроком и вряд ли способна предпринять что-либо без согласия заокеанского патрона. Для Пхеньяна внешнеполитический идеал – признание Вашингтона. Именно в достижении договоренности с Соединенными Штатами северокорейские стратеги видят гарантию выживания. Программа-максимум – балансировать между США и Китаем. Логика простая – повышая ставки, Пхеньян вынуждает Вашингтон на переговоры и уступки, так как это предпочтительнее развязывания крупномасштабного конфликта. Такой шантаж имел определенный успех в 1990-е гг., когда Соединенные Штаты предпочли заключить с КНДР рамочное соглашение (заморозка ядерной программы в обмен на помощь и движение к нормализации), чтобы избежать скатывания к конфликту. Правда, США тогда рассчитывали на скорый коллапс режима, поэтому довольно легко взяли на себя обязательства, которые не собирались выполнять.

Вашингтон, однако, не воспринимает деспотический режим в качестве партнера. Ведь он позиционируется как антипод всех идеалов, на которые ориентируется «американская мечта». И развалить этот оплот диктатуры, что не удалось в 1950-е гг., – дело чести. Возможны тактические компромиссы, но цель смены режима неизменна на протяжении всех послевоенных десятилетий. Президент Обама в начале срока попробовал договориться с КНДР, но не собирался «платить настоящую цену» – нормализацию в обмен на денуклеаризацию, а потому потерпел неудачу.

Возможен ли прорыв при новом президенте? Судя по предвыборной кампании, это маловероятно. В связи с последними событиями на Корейском полуострове стало очевидно, что если США и откажутся от «стратегического терпения» в отношении КНДР, то лишь в пользу резкого усиления давления на нее и ее изоляции в надежде заставить свернуть ракетно-ядерные программы, а также, вероятно, способствовать краху режима. Похоже, в Соединенных Штатах окончательно возобладало мнение, что наиболее реалистичным путем решения проблемы нераспространения является смена режима.

При этом, как показало голосование в Конгрессе по вопросу о введении дополнительных санкций против Северной Кореи, жесткого подхода придерживаются и республиканцы, и демократы. Констатируется, что курс на вовлечение Северной Кореи «мертв и не воскреснет».

Нынешняя американская политика – максимальная изоляция и санкционное давление с целью ослабления режима. Это приносит определенные результаты – при условии, если к такой линии присоединится Китай. Новация в американских подходах в том, что теперь «менять режим» предлагается при содействии Пекина, который, мол, должен быть заинтересован в более вменяемом и подчиняющемся рецептам «мирового сообщества» правительстве соседней страны и должен помочь смене если не политической системы, то руководства КНДР (такой сценарий становится «планом Б», в случае неудачи с объединением Кореи на условиях Сеула).

Американцы смогли показать Китаю, что поддержка КНДР вредит его собственным интересам безопасности, не связанным напрямую с Кореей. В частности, решающую роль в ходе нынешнего кризиса сыграл фактор противоракетной обороны. Начало переговоров американцев с Южной Кореей о размещении системы THAAD вызвало в Пекине чуть ли не такой же взрыв возмущения, как и сам северокорейский запуск. США же не скрывают, что это урок Пекину, чтобы побудить его жестче вести себя с Пхеньяном.

Китай на протяжении многих лет после холодной войны вынужден защищать «социально близкую», пусть сегодня и формально, народную республику, за независимость которой сражался миллион «китайских добровольцев» (и многие, включая сына Мао Цзэдуна, отдали жизнь). Да и с точки зрения геополитики сохранение северокорейского буфера, препятствующего появлению на полуторатысячекилометровой корейско-китайской границе американских и южнокорейских войск – императив для Пекина.

Ким Чен Ын слушает «старших товарищей» из Пекина еще меньше, чем его отец и дед. Пекин открыто дает Пхеньяну понять, что не будет вечно защищать его. Однако Китай нервно реагирует на попытки Запада «оторвать» его от КНДР, хотя и сознает свое бессилие в возможности воздействовать на северян. Дерзкое поведение северокорейцев давно уже вызывает неоднозначную реакцию в общественном мнении и политических кругах Китая. После длительной дискуссии о том, нужно ли КНР поддерживать столь одиозный режим в интересах сохранения стабильности на своих северо-восточных рубежах, в 2014 г. вроде бы было принято решение оставить все как есть. Несмотря на вызывающее поведение Ким Чен Ира и его неприязнь к Си Цзиньпину (они ни разу не встречались, притом что у нового китайского лидера сложились хорошие отношения с президентом РК Пак Кын Хе), китайцы в 2015 г. сделали ряд дружественных шагов навстречу КНДР. Тем большим было разочарование, когда северокорейцы своими ракетно-ядерными провокациями «подставили» Пекин и вынудили оправдываться перед американцами.

Весьма негативную роль сыграла политика южнокорейского руководства, занявшего открыто враждебную позицию по отношению к КНДР и активно пытающегося перетянуть на свою сторону соседей, включая Россию. Следует понимать, что для Сеула объединение страны на своих условиях (то есть оккупация Севера) остается национальной идеей, закрепленной в конституции. И тактические колебания в виде попыток сотрудничества с КНДР этого основного тезиса не отменяют, хотя он входит все в большее противоречие с реальностью.

На протяжении 25 лет Южная Корея убеждает себя, что «крах диктаторского режима не за горами». Надо только дождаться подходящего момента для объединения. И раз военная мощь Северной Кореи грозит неприемлемым ущербом, надо разложить режим изнутри. Именно в этом суть сегодняшней политики Сеула: сочетать давление и санкции с подрывной работой внутри режима и его изоляцией. Возврат к этой линии произошел в 2008 г. после окончания «либерального десятилетия», в течение которого президенты Ким Дэ Чжун и его последователь Но Му Хён  проводили линию на национальное примирение с Севером. Однако не только консерваторы, но и значительная часть южнокорейского населения воспринимали ее как «заигрывание с дьяволом». Сменивший «либералов» консервативный президент Ли Мён Бак «повернул часы вспять». При нем дело дошло даже до вооруженных провокаций и артиллерийских дуэлей.

В попытке выступить миротворцем Пак Кын Хе, пришедшая к власти в 2012 г., начала с провозглашения «дрезденской доктрины», Евразийской инициативы и Инициативы о сотрудничестве в Северо-Восточной Азии. Эти три компонента предполагали вроде бы замирение с КНДР, но на самом деле имели целью ее подчинение – объединение на условиях Юга. Президент Пак объявила единство «выигрышем в лотерею», которое якобы не за горами. Лидер Южной Кореи предложила Северу создать базу для дальнейшего сближения, активизировав обмены и некоторые направления сотрудничества, и обещала помощь в случае шагов по отказу от ядерного оружия. Северяне назвали эту концепцию «сном психопата». Естественно, она не имела шансов на успех.

А ведь в принципе Ким Чен Ын надеялся начать отношения с Югом «с чистого листа», поскольку вроде бы к моменту прихода к власти обвинять его было особо не в чем. В августе 2015 г. Пхеньян даже направил влиятельных руководителей во главе со «вторым человеком» страны на Юг, чтобы договориться о новом типе отношений. Но консервативное руководство Южной Кореи было непреклонно, а после последних мер по наращиванию КНДР своего ракетно-ядерного потенциала (хотя он не направлен против Юга) и вообще взяло курс на «удушение» Севера.

Консервативные силы в Сеуле не могут признать, что мир изменился и что сегодня большинство южнокорейцев – против объединения, что бы они ни говорили публично. Новые поколения не видят в северянах братьев, они хотят сохранить привычный уровень и образ жизни, а все это окажется под угрозой, если удастся добиться ликвидации северокорейской государственности, а значит, взвалить на себя бремя подъема разрушенной экономики и заботы о 25 млн соотечественников на Севере. Поэтому декларации о скором единстве для нынешнего южнокорейского руководства на самом деле скорее являются пропагандистским орудием по привлечению на свою сторону консервативного электората в ожесточенной внутриполитической борьбе.

В контексте межпартийной борьбы и кризиса в дипломатии РК, зажатой между США и КНР, Сеул вряд ли может ожидать укрепления доверия с Севером при нынешней администрации. Пхеньян же «списал со счетов» Пак Кын Хе как партнера по диалогу. Не только КНДР, но и ее союзников не может не раздражать то, что политический дискурс в Южной Корее в последние годы связан исключительно с тем, какие меры в разных областях надо предпринимать после объединения, обсуждаются (и репетируются) планы физического уничтожения северокорейской верхушки и десанта на Пхеньян. Особенно провокационными можно считать отработку ударов по столице и ликвидации руководителей КНДР в ходе совместных американо-южнокорейских учений весной 2016 года.

Неудивительно, что при таком целеполагании и намерениях противников КНДР урегулирование ядерной проблемы Корейского полуострова и создание новой системы поддержания безопасности, за что выступает Россия, остается скорее благим пожеланием. Все переговоры на ракетно-ядерную тему, ведущиеся много лет, только маскировка очевидного – стремления ликвидировать «государство-изгой», притом что каждая из сторон преследует свои цели.

КНДР хочет получить гарантии безопасности и признание, а Соединенные Штаты и Южная Корея тянут время, ожидая «неизбежного краха» режима. Осознавая это, Пхеньян совершенствует ракетно-ядерный потенциал, чтобы сделать цену смены режима неприемлемо высокой. Одновременно он может повысить планку требований на будущих переговорах, вплоть до использования ОМУ для шантажа. Спираль напряженности раскручивается год за годом. Пока подходы США и РК не станут другими, вряд ли ситуация изменится.

Ясно, что такая тупиковая ситуация вокруг КНДР на фоне роста ее ядерного потенциала никому не нравится. Каков же российский интерес?

Вызов для России

Исторически Россия связана с Корейским полуостровом множеством уз. После падения СССР отношения с Пхеньяном были практически свернуты, влияние России упало до минимума. Сегодня ситуация изменилась, в том числе потому, что обе страны имеют проблемы в отношениях с Западом. Однако лучше и не пытаться вести диалог с Северной Кореей «сверху вниз», как в советские времена. Россия вынуждена воздерживаться от критики КНДР и по возможности спокойно (хотя терпение уже на пределе) реагировать на ее ракетно-ядерные экзерсисы. Опыт показал, что чем хуже отношения с Пхеньяном, тем меньше нас слушают по корейской проблеме в других столицах.

В последнее время Москва предприняла значительные усилия по улучшению контактов с КНДР: окончательное решение проблемы задолженности по кредитам бывшего СССР в размере 10 млрд долларов, долгое время затруднявшей развитие экономического сотрудничества, и выработка новой модели взаимодействия – «российские инвестиции и поставки в обмен на доступ к природным ресурсам КНДР», которые выступают в качестве гарантии возврата инвестиций. 2015 г. стал «годом дружбы», когда состоялось много политических контактов и гуманитарно-культурных мероприятий. Однако с принятием Резолюции СБ 2270 для реализации выработанной модели возникли дополнительные препятствия. Она также ставит под сомнение выполнение амбициозной задачи увеличить двусторонний товарооборот до 1 млрд долларов к 2020 г., для решения которой стороны перешли на взаиморасчеты в российской валюте.

В связи с вызывающими действиями КНДР в начале 2016 г. изменился общий подход России к взаимодействию с ней. Благожелательно-нейтральный настрой сменился на негативный как в официальных кругах, так и в общественном мнении. Как это скажется на результатах политики России на корейском направлении?

Россия заинтересована в нормализации обстановки и развитии межкорейского диалога и сотрудничества по многим причинам. Во-первых, снизится вероятность конфликтов, будет предотвращена гонка ядерных и обычных вооружений. Во-вторых, уменьшится возможность для США укреплять присутствие вблизи российских и китайских границ. В-третьих, возможной станет реализация трехсторонних проектов с участием России, Севера и Юга (железная дорога и логистическая инфраструктура, нефте- и газопроводы, ЛЭП). Снижение напряженности в Северо-Восточной Азии позволит реализовать многосторонние экономические проекты с участием Китая.

Потенциал России в содействии корейскому урегулированию, в том числе на многосторонней основе – ее несомненный внешнеполитический капитал, от которого нельзя отказываться. Однако Москва не может достичь прорыва на этом направлении. Ее задача скорее заключается в демонстрации флага доброй воли, а не в поиске рецептов корейского урегулирования, которые все равно останутся нереализуемыми до тех пор, пока Соединенные Штаты не изменят подход к КНДР и не начнут относиться к ней как к законному субъекту международных отношений.

Представляется, что при всем желании мы мало что можем сделать для решения ядерной проблемы. Пхеньян намерен обсуждать вопросы мира и войны с США, и всякого рода советы и воздействия вызывают только раздражение, при том что из всех рецептов «политико-дипломатического  решения» у нас сохранился лишь один – возобновление шестисторонних переговоров. Безусловно, для России этот формат – единственная возможность участвовать в обсуждении корейской проблемы. Но надо отдавать себе отчет в том, что повестка дня, связанная с денуклеаризацией (а на этом настаивают Соединенные Штаты и их союзники), сегодня абсолютно неприемлема для КНДР, провозгласившей себя ядерной державой. Она стремится если не к статусу международно признанной полноценной страны – обладательницы ядерного оружия, то хотя бы к положению Индии или Пакистана – де-факто ядерных государств за рамками системы Договора о нераспространении ядерного оружия. И намерена обсуждать модальности этого исключительно с США.

Какое же пространство для маневра остается у России с учетом того, что и Китай во многом перешел к политике давления на КНДР? Сохранение достигнутого уровня взаимодействия с Пхеньяном совершенно необходимо при всем негативе, так как без этого Россия в корейском урегулировании будет маргинализована, а в случае начала переговоров в формате 2+2 c целью замены перемирия 1953 г. новой системой поддержания мира (эту идею активно продвигает Пекин) окажется исключена из переговорного процесса.

При этом взаимодействие с Китаем по корейской проблеме для нас становится вопросом достаточно деликатным. Налицо ревность Китая к политике повышения роли России в КНДР – это ярко проявилось в том, что в пакете санкций, согласованных США и КНР, российские интересы абсолютно не учитывались. Растет подозрительность Пекина, хоть и не вполне обоснованная, в отношении действий России и попыток Пхеньяна разыграть «российскую карту» против него. Необходимо найти баланс – успокоить его, но при этом намекнуть, что интересы России и ее роль в корейском вопросе нельзя сбрасывать со счетов. Не исключено, что в какой-то момент Пекин захочет увидеть более внятную реакцию России, которая при этом ей не выгодна. Необходимо расширять доверительное обсуждение с Китаем корейской ситуации – хотя бы для того, чтобы шаги Пекина на этом направлении не стали для нас неожиданностью. Одновременно нужно проводить самостоятельную линию в СБ ООН, не поддерживая автоматически предложения КНР и без сомнений одобряя результаты его согласований с США.

Взаимодействие с нынешней южнокорейской администрацией также дело нелегкое. От России Сеул будет и дальше требовать ужесточения санкций против КНДР и ее все более плотной изоляции. В РК при этом вряд ли действительно верят в успех своих инициатив, поэтому достаточно было бы поддерживать диалог без обострений, но и без обещаний.

Теоретически можно активизировать взаимодействие с Токио. Несмотря на то что события на Украине негативно сказались на российско-японских отношениях, многие в Японии видят сегодня Россию в качестве потенциального партнера в вопросах региональной безопасности, учитывая обеспокоенность Токио растущей военной силой Китая, его чувствительность в корейском вопросе и готовность действовать здесь с меньшей оглядкой на США, чем в других случаях. Возможна посредническая роль в отношениях между Северной Кореей и Японией, учитывая, что обе страны тяготятся монополией Китая в корейских делах. Правда, пока не пройдет очередной кризис, это малоактуально.

Стоит подумать о нестандартных подходах на основе учета прежде всего российских интересов. Если мы признаем, что ключ решения корейской проблемы – в уменьшении враждебности между Соединенными Штатами и КНДР, почему бы не направить усилия на достижение этой цели? В дополнение к оздоровлению ситуации в соседнем с российским Дальним Востоком регионе мы получим новый канал взаимодействия с Вашингтоном по международной проблематике. Если мы открыто поддержим концепцию Пхеньяна о «заключении мирного договора с США» (с известными юридическими оговорками) как предпосылки разработки международной системы гарантий на Корейском полуострове с нашим участием, Северная Корея не сможет эту поддержку игнорировать, тем более принимая во внимание все более напряженные отношений с Китаем. Вряд ли правдоподобна опасность того, что КНДР в результате «войдет в сферу американского влияния» и перейдет на антироссийские позиции. А тогда мы могли бы согласиться на участие в продвигаемом Южной Кореей и США пятистороннем «предварительном» формате, чего ранее справедливо опасались из-за неприятия этой идеи Пхеньяном. В таком случае стоит выступить с новыми инициативами, предварительно согласованными с КНДР, и таким образом стать важными посредниками в урегулировании.

Даже в нынешних сложных условиях есть «окно возможностей» для большей инициативности нашей страны как в международном формате, так и в отношениях с государствами Корейского полуострова. Активность России служит для стран СВА индикатором ее заинтересованности в решении проблем безопасности и способности к эффективному экономическому взаимодействию в регионе. При этом здесь Москва сталкивается не только с региональными проблемами, но и с глобальными (в силу вовлеченности в них США и Китая), от решения которых зависит как достижение целей развития дальневосточных территорий России, так и безопасность страны в целом.