Исходя из подмеченной ещё в древности прямой связи между пространством и причиной, мы можем заключить, что социальное пространство также тесно связано с социальной каузальностью. Воспринимая мир причинно, человек не только приписывал причинно-следственные связи окружающим явлениям, но и вёл себя и строил окружающий мир так, как если бы они были. Из этого следует, что при правильном использовании каузального подхода, можно получить вполне удовлетворительные ответы на множество различных вопросов. Вопрос заключается «лишь» в том, чтобы доказать, что одно событие является необходимым и достаточным условием для наступления другого события. Однако, в области социального знания выявить такую связь между двумя явлениями весьма непросто (в силу того, что сами явления представляют собой сложную комбинацию различных событий и состояний и, кроме того, подвержены влиянию случайных факторов).
Поэтому взамен каузального анализа в социальных науках подчас применяется метод каузального объяснения, которое может представлять собой свободное сочетание каузального и функционального подхода. Используя этот метод, становится осуществимым как ответить на вопрос «почему это оказалось необходимым», так и объяснить «как это оказалось возможным». Например, рассуждая в парадигме каузального объяснения о природе американской идентичности, или возьмём ýже - латиноамериканской, можно в качестве одной из причин указать на потребность западноевропейского социума XV века в пряностях или на достижение им такого научного уровня, который позволил изобрести новый тип кораблей (каравеллы) и специальные инструменты (астролябию, компас, а затем хронометр), позволяющие более уверенно ориентироваться в пространстве.
Отметим также, что, ведя поиск каузальных связей, мы не должны упускать из виду, что оппозиция причины и следствия всегда представляет собой некоторую условность. Во-первых, потому, что никто не в состоянии постичь бесконечную многомерность связей, существующую даже между двумя явлениями (ибо социальный феномен никогда не бывает атомарно прост). Конечно, обладая полнотой всезнания, описывать развитие событий через причинно-следственные отношения было бы нелепо. Поскольку пространственно-временная многомерность, в которой всё увязано со всем, лишила бы нас возможности выразить наши представления в категории причинности, стремящейся к известной определённости и последовательности. Поэтому, раз нам не дано знать всё и сразу, мы используем только те сведения, которые в настоящий момент доступны нашему восприятию, надеясь при этом, что для того, чтобы знать что-то необязательно знать всё. Во-вторых, мы привносим причинно-следственные отношения в описание не всего воспринимаемого нами мира, а только в ту его часть, которая нас интересует в наибольшей степени. Ибо, вычленяя главное из бесконечного многообразия объектов и связей, мы получаем возможность лучше ориентироваться и, следовательно, более эффективно действовать.
Другими словами, приписывание связей, существующих между объектами в парадигме причинно-следственных отношений, отвечает потребности человека в упорядочивании окружающего его мира. Например, утверждение о том, что именно вторжение ведомых Хлодвигом франков положило начало французской идентичности и одновременно создало проблему идентификационную проблему этого субъекта (с кем в большей степени должны идентифицировать себя современные французы: с завоёванными галлами или с победившими франками?), для подавляющего большинства людей является вполне приемлемым и даже исчерпывающим. Поэтому неудивительно, что наука, как сфера человеческой деятельности, также оперирует категорией причины. Достаточно сказать, что если мы лишим научное знание причинно-следственных объяснений, которые, по сути, составляют его каркас, «здание» науки, возводимое с такими трудами в течение тысячелетий неминуемо рухнет и рассыплется на громадное число явлений, фактов, событий и т.п., не имеющих между собой почти никакой связи.
Что касается закономерностей, охватывающих законов, функций, которыми некоторые исследователи пытались заменить причинно-следственные отношения, то это не более чем уловка, позволяющая скрыть потребность причинного объяснения за флёром лингвистических изысков. Ибо в основе закономерностей и законов лежат отношения причины и следствия. А функция является одной из компонент причинного объяснения. Мы не касаемся понятия «правило», на котором основаны некоторые науки (например, математика и логика). Различий между правилом и причиной значительно больше, нежели между законом и причиной. Мы не будем здесь входить в детали и обсуждать то, что математика имеет дело с «идеализированными объектами», свойства которых сплошь и рядом расходятся со свойствами тех объектов, которые они замещают. Мы заметим лишь, что введение правил также предопределяется потребностью в причинном объяснении. Что касается функционального анализа, то он нисколько не отменяет каузальное объяснение. В лучшем случае его применение (в силу рассмотрения под иным углом зрения) даёт возможность уточнить результаты, полученные каузальным способом.
Когда мы, опираясь на каузальный метод, приходим к выводу о том, что нам известна причина некоего социального события, мы имеем в виду то, что мы знаем, почему оно произошло, в силу каких обстоятельств его появление оказалось необходимым. При этом мы стремимся вывести эту причину из обстоятельств непосредственно предшествовавших наступлению рассматриваемого нами события. Так как считаем некорректным увязывать проблемы идентичности некоего современного социума с особенностями локомоции и самосохранения приматов 67 млн лет назад в верхнемеловое время и уверять всех, что причинные основания рассматриваемого феномена находятся именно там. Хотя, возможно, с точки зрения представителей социобиологии, это было бы и не столь уж нелепо. Что касается функционального подхода, то он используется для решения несколько иной задачи. Его использование направлено на выяснение, какую функцию выполняет в социальном мире тот или иной феномен. Или, другими словами, функцией чего (какого социального института) он является.
То есть причинное объяснение относится, по преимуществу, к области традиционного социального знания (философии, истории), так как направлено на исчерпывающее объяснение средствами живой речи и опирается на социальный опыт исследователя. В то время как функциональный метод, не претендуя на предельный ответ относительно природы анализируемого явления, показывает скорее как, каким образом возникло некое явление и идеальным языком этого метода является математика. В этом мы видим генетическую связь функционального подхода с миром естественных наук. Если говорить коротко, то причина синтетична и никогда не может быть определена до конца (в силу того, что она «претендует» на исчерпывающий ответ о природе явления), а функция аналитична и, в известном смысле, более определённа (так как обычно учитывает одну или только несколько связей). Хотя, при жёстком подходе к анализу функции (например, с феноменологической точки зрения), мы можем придти к заключению, что функциональные связи, подобно причинным, являют собой не более чем редукцию бытия в смысл.
В дискурсивном отношении понятие функции не является принадлежностью исключительно одной сферы человеческого знания и достаточно часто используется как в математике, так и целом ряде других наук, включая гуманитарные. Но, используя это понятие, следует помнить о том, что математическая функция не изоморфна биологической функции, которая, в свою очередь не может быть изоморфна социальной функции, если таковая вообще существует. Принципиальное отличие одного вида изоморфности от другого заключается в различной степени свободы в каждой из рассматриваемых областей. Математическая функция представляет собой жёсткую связь между числовыми значениями, заданную неменяющимися и обязательными к исполнению правилами.
Поэтому говорить о биологических и, в особенности, о социальных функциях, которые должны отражать взаимосвязь в мире таких явлений, где свобода в той или иной степени присутствует, можно лишь весьма условно. Попробуем в качестве примера установить функциональную зависимость между природой и обществом, используя наблюдения Г.Т.Бокля. Этот учёный утверждал, что на общество наиболее сильное воздействие (прямое или опосредованное) оказывает природное окружение: климат, пища, почва, ландшафт. Доведём до предела боклевское утверждение, заявив, что общество находится в жёсткой функциональной зависимости от указанных факторов и запишем это символически в виде функциональной зависимости: ƒ (α, β, γ, δ) → x.
Однако первая же проверка этого утверждения на истинность укажет нам на то, что оно не выдерживает серьёзной критики. Ибо общества по-разному реагируют на среду обитания (нередко на одну и ту же), подчас произвольно меняя её. И потому, сколько обществ, столько и функциональных зависимостей от окружающей среды. А отсюда следует, что:
ƒ (α΄, β΄, γ΄, δ΄) → x
ƒ (α΄΄, β΄΄, γ΄΄, δ΄΄) → y
ƒ (α΄΄΄, β΄΄΄, γ΄΄΄, δ΄΄΄) → z и т.д.
Выглядит всё это неплохо. Беда лишь в том, что для каждой, или, выразимся осторожнее, практически для каждой выявленной таким образом функциональной зависимости, можно найти пример из мира социальных явлений, где эта зависимость не находит своего проявления. Например, какова цена боклевского закона, выраженного в виде функциональной зависимости, если у разных частей одного общества разная пища или, наоборот, одна и та же пища у разных обществ? А как быть, если у двух или более обществ всё перечисленное Боклем совпадает, но идентифицируют они себя всё равно по-разному (например, австрийцы и швейцарцы или сербы, черногорцы и македонцы)? На уровне причинной связи боклевское утверждение работает, поскольку ясно (и об этом недвусмысленно писал сам автор), что в разное время, сочетание различных по виду и интенсивности природных факторов (хотя и относящихся к одному и тому же типу) может привести к разным результатам. В том числе и идентификационным. Подобное происходит потому, что посредством «причины» (а Бокль был сторонником причинного объяснения) описывается конкретная, обычно уникальная ситуация. А функция претендует на универсальность применения вне зависимости от контекста.
Иными словами различие в инструментальности проистекает оттого, что «причина» контекстуальна, а «функция» формальна. Формальность функции предопределяется тем обстоятельством, что, строго говоря, она может быть либо математической, либо логической. Математическая функция (представляющая собой величину, находящуюся в непосредственной зависимости от другой или других величин) в силу своей претензии на количественную точность не годится для описания феноменов социальной жизни, которые далеко не всегда можно измерить. Логические функции (конъюнкции, дизъюнкции, импликации и др.) могут использоваться для формального описания социальных явлений и даже составления моделей социальных феноменов. Но с их помощью (например, с помощью основанной на логических функция таблице истинности) невозможно составить даже пару функционально связанных социальных феноменов, которые бы исчерпывающе (или хотя бы достаточно полно) описывали состояние исследуемых явлений и надёжно предсказывали их возможные изменения.
Г.Фреге в трактате под названием «Понятийное письмо, или подражающий арифметике формальный язык чистого мышления» высказал мысль о том, что замена понятия «субъект» на «аргумент», а понятия «предикат» на «функция» сделает описание более прозрачным, поскольку содержание речи есть функция (в математическом смысле) от некоторого аргумента. Но Г.Фреге исследовал возможности и способы языковой передачи неких сообщений и, по всей видимости, никак не предполагал, что некоторые из его последователей (Б.Рассел, Э.Кассирер и др.) попытаются распространить результаты его семантических исследований на все явления социального мира. Поэтому, с нашей точки зрения, значения, которые в мире социального знания приписываются термину «функция» обыкновенно представляют собой наукообразное (претендующее на исчерпывающую «математическую» точность или «логическую» непротиворечивость) обозначение множества понятий, среди которых встречаются роль, свойство, атрибут, возможность, полезность, цель и даже чуть ли не энтелехия.
В качестве примера, рассмотрим использование функции в сфере социального знания на базе «основной теоремы функционального анализа». Согласно этой теореме, не только одно и то же явление может иметь многочисленные функции, но и одна и та же функция может по-разному выполняться различными явлениями. Ясно, что при такой заведомо расплывчатой формулировке под функцией можно понимать всё что угодно. Равно как и произвольно интерпретировать выявленные таким образом «функциональные связи». Примеры разнообразия замены термином функция других понятий можно продолжить. Ряд исследователей, анализируя различные проявления политической системы, говорит о регулирующей, экстакционнной, дистрибутивной и регулирующей функциях. А вот пример попытки истолкования функции в качестве предназначения: «теория Фрейда является новой, поскольку она является экономической теорией иллюзии; вопрос, который он ставит, это не вопрос о Боге, а вопрос о боге людей и его экономической функции в балансе импульсивных жертв, замещённых удовольствий и компенсаций, при помощи которых человек стремится поддерживать жизнь».
Термином «функция» нередко подменяют понятие «задачи». Возьмём, например, часто встречаемые в научной литературе утверждения, что власть является функцией государства, хотя даже не входя в детальное исследование этой проблемы, и так ясно, что социальная власть представляет собой догосударственный феномен, и, более того, без него не возникло бы ни одно государство. То есть, если уж придерживаться этой терминологии, то скорее государство является функцией власти (или одной из её функций). Но, несмотря на очевидность примата власти, в массе работ (в особенности тех, в которых рассматриваются вопросы теории государства и права), говорится о политической, социальной, культурной, правовой, организационной, экономической, безопасности, коммуникационной и т.д. функциях государства. Некоторые авторы даже полагают, что у государства есть научно-технические функции. Кроме того, встречается мнение, что у государства, наряду с функциями есть и подфункции.
Нам представляется, что описание возникновения и развития такого исторического субъекта, как государство, а также появления у него тех или иных идентификационных характеристик намного корректнее вести в парадигме причинно-следственных связей. Если говорить коротко, то основной причиной возникновения государства является политическая или, точнее, военно-политическая причина. Или, выражая ту же мысль иначе, структурное оформление возникающего или существующего сообщества в виде новой политической системы (государства), происходит по причине внешней и/или внутренней необходимости. Именно об этом говорит весь опыт образования и развития существовавших прежде и существующих ныне государств. А что касается того, что для поддержания своего состояния и развития государство должно решать целый ряд задач, то это вовсе не означает, что они являются функциями государства. Ибо большинство из них существовало до государства и, возможно, будет существовать в том случае, если государство отомрёт.
Приведём лишь один пример. Проанализируем соотношение власти и государства, так как известно, что одной из важнейших задач государства является осуществление властных полномочий. Что тут является функцией чего? Следует ли признавать государство источником всех видов власти, которые оно производит и утверждает? Или же, наоборот, государство является производным от власти? В данной постановке дать ответ на этот вопрос довольно затруднительно. Ибо, с одной стороны, ясно, что феномен власти намного древней, чем феномен государства. Но, с другой стороны, представляя государство, как одну из функций власти, мы под личиной наукообразия выхолащиваем научный подход. Потому что следующим ходом для объяснения различных видов власти (который в разных коллективах весьма разнообразны) нам нужно будет в каждом из случаев вводить точные значения аргумента. Но то, что является обычным делом в математике, чрезвычайно затруднительно в социальном знании. Можно ли свести власть к количеству солдат, денег, подданных или к некоей экспертной величине?
На наш взгляд мы существенно упростим процесс объяснения и понимания, если вместо аргументов и функций будем использовать понятия феноменов, эпифеноменов и эффектов. То есть явлений (феноменов), того, что может сопутствовать явлению (эпифеноменов) и того, что может сохраняться в качестве остаточного явления после исчезновения самого феномена (эффект). Посредством введения этих терминов мы, не выходя за пределы научного знания, можем говорить о некоторых следствиях тех или иных процессов и явлений, которые им иногда сопутствуют или остаются после них, но не являются обязательными. Таким способом мы уходим от математической категоричности в тех случаях, когда она представляется неисполнимой и потому неуместной.
Подведём предварительный итог. Одни науки - математика, логика, - использующие в силу своей умозрительности аналитический язык, могут весьма легко обойтись без причинного объяснения, сведя всё к правилам, функциям и корреляциям. Другие науки - например, физика и химия - пытаются терминологически обойти каузальное объяснение, вводя понятия силы, энергии и т.п. Биология и ряд смежных с ней наук пытается интерпретировать исследуемые объекты с точки зрения парадигм наследственности-изменчивости или стимула-реакции. Но науки, изучающие общественные явления поневоле должны использовать понятие причины, как бы неопределённо оно подчас не выглядело.
Необходимость использование понятия причины при анализе социальных явлений и связей такого феномена, как исторический субъект, диктуется тем обстоятельством, что исследованию подвергается сложная и постоянно развивающаяся система, изменения которой во многом предопределены её собственными креативными способностями. В силу этого, хотя историческим субъектам, являющимся, как правило, социальными институтами и свойственно воспроизводить свою структуру, никогда нет гарантий того, что под влиянием тех или иных обстоятельств, составляющих в совокупности причину, общество эту структуру не изменит (осознанно и, подчас, весьма радикально). Наиболее яркой иллюстрацией сказанному являются социальные революции. Из этого следует, что если общество радикально и «внезапно» изменяет свою идентичность, это говорит не прекращении действия закона причинности, а о том, что вместо прежнего общества мы уже имеем дело с новым обществом, порождающем и одновременно подчиняющимся новым причинам. Ибо, причинность не столь предупредительна, чтобы от её услуг можно было отказываться, как только в ней отпадает надобность.
Нашли ошибку? Выделите текст, содержащий ошибку, и нажмите Ctrl+Enter.
