|
Политика России по Сирии на этапе военного вмешательства |
Осенью 2015 г. Россия решительно подняла ставки в Сирии, начав по просьбе Дамаска операцию военно-космических сил (ВКС) в этой стране. Эта операция отчасти была продиктована соображениями и интересами России, напрямую связанными с Ближним Востоком, включая ее обеспокоенность угрозой дальнейшей дестабилизации этого соседнего с Евразией региона, а также связями между радикальными вооруженными группировками в Сирии с террористическими угрозами для самой России. Однако операция российских ВКС также стала средством достижения ряда важных «инструментальных» целей, не связанных непосредственно с Сирией и выходящих за рамки ближневосточного региона. Прежде всего, военное вмешательство в Сирии позволило Москве вернуться на авансцену мировой политики. В условиях глубокого кризиса во взаимоотношениях России и Запада необходимость противодействия «Даиш» (или так называемому Исламскому государству в Ираке и Леванте) и в целом вооруженному джихадизму в этом регионе стала тем редким вызовом, который вызывал общую обеспокоенность Москвы и западных стран и по которому их интересы были совместимы. Еще одной целью России было отодвинуть на второй план в мировой повестке дня кризис в российско-украинских отношениях, вытеснив его более амбициозными задачами по решению более важной проблемы международной безопасности.
В начале 2016 г. можно констатировать, что Москва в основном выполнила эту программу-минимум, решив свои первоначальные «инструментальные» задачи. Качественно усилив свою роль в Сирии, Россия в целом добилась того, что хотела. Она заставила Соединенные Штаты говорить с ней более или менее «на равных». Относительно удалось и задвинуть на задний план проблему Украины и Крыма. Более того, теперь уже мало у кого остались сомнения относительно возвращения России на Ближний Восток. Возобновление и активизация дипломатического взаимодействия России и США по Сирии уже привели к объявлению, при их ключевой посреднической роли, частичного перемирия с 27 февраля 2016 г. (под которое не подпадают военные действия против Даиш и аффилированной с аль-Каидой группировкой «Джабхат ан-Нусра»).
В то же время, если российская военная операция в Сирии и преследовала какие-либо более амбициозные политические задачи, то серьезного прогресса в их достижении добиться не удалось. Такая программа-максимум могла включать задачи смягчения или снятия западных санкций и полной нормализации отношений с Западом и/или, например, более радикальный «размен Донбасса на Сирию» (т. е. неформальное согласие США и их союзников не поощрять попытки Киева решить проблему военным путем и не препятствовать российскому влиянию на Донбассе в обмен на содействие Москвы более выгодному для Запада варианту решения сирийской проблемы). Несмотря на ограниченные военные контакты по Сирии между Россией и коалицией во главе с США, российский план «большой» совместной антитеррористической коалиции также не был реализован. Возобновление «функционального» взаимодействия России с США и рядом европейских государств по сирийской проблеме также не следует принимать за признак или предвестник полной нормализации отношений, которые на годы вперед останутся на более низком уровне, чем в предыдущее десятилетие.
Примерно такое же соотношение в реализации программы-минимум и программы-максимум демонстрируют результаты операции российских ВКС в самой Сирии. С одной стороны, Россия решила минимальный набор военных задач. Российская военная операция скорректировала баланс сил и помогла режиму Башара аль-Асада не только выжить, но и расширить территорию, контролируемую правительственными силами. В этом смысле российское вмешательство предотвратило полную «сомализацию» ситуации в Сирии и ее переход под контроль джихадистских сил. С другой стороны, в сложном контексте крайне сегментированной, ожесточенной и сильно транснационализированной гражданской войны операция российских ВКС в принципе могла иметь лишь ограниченный эффект. К тому же в начале 2016 г. в Сирии уже оставалось не так много идентифицируемых наземных военных целей. Одних авиа- и ракетных ударов, даже в координации в действиями сирийской армии, в принципе недостаточно для обеспечения решительного, радикального сдвига в военной ситуации на основных фронтах. Все это лишний раз подчеркивало центральное значение политического урегулирования.
В следующих разделах рассматриваются эволюция военной кампании России в Сирии плоть до начала действия режима перемирия 27 февраля 2016 г., подходы Москвы к содержательной части политического урегулирования, а также взаимовлияние российского военного вмешательства и динамично развивающихся контекстных условий на региональном уровне и по линии отношений Россия–Запад.
Эволюция российской военной операции в Сирии
В конце 2015 г. – начале 2016 г. российская военная кампании в Сирии включала два основных компонента, по типу задач и мишеней. Первая составляющая – это ракетно-бомбовые удары по военным целям, прежде всего, по джихадистским группировкам, включая не только Даиш, но и другие организации этого типа (Ахрар аш-Шам, Джабхат ан-Нусра и Джейш уль-Ислам), основной целью которых является установления исламистского режима в Сирии вооруженным путем. С октября 2015 г. к ней добавилась вторая составляющая – дозированные, но достаточно масштабные авиаудары по инфраструктуре контрабандной торговли нефтью, которая стала крупным источником финансирования радикальных вооруженных группировок.
По мере того, как разворачивалась российская военная кампания, в связи с ней в региональной и западной прессе и в официальных кругах государств, которых не устраивало усиление роли России в Сирии, стали особо активно муссироваться два остро дискуссионных вопроса. Один из них состоял в том, направлена ли российская операция, действительно, против Даиш или в целом против вооруженной оппозиции режиму Асад, в том числе против группировок не радикально-исламистского (не джихадистского) типа. Однако в конце 2015 – начале 2016 г. ситуация была такова, что практически вся мало-мальски значительная антиправительственная вооруженная активность в Сирии уже приходилась именно на джихадистские группировки. Все, что на этом этапе осталось от так называемой Свободной сирийской армии (относительно светской, не исламистской части вооруженной оппозиции) – это в основном разрозненные отряды местного ополчения, защищающие свои города, районы и деревни. Проблема усугубляется тем, что джихадисты и более мелкие вооруженные группировки других типов зачастую расположены чресполосно, в непосредственной близости друг от друга, что делает задачу разграничения между ними на местности крайней сложной (особенно с воздуха). Эта проблема остается существенным осложняющим фактором и для объявленного в феврале 2016 г. перемирия.
Второй дискуссионный вопрос связан с жертвами среди гражданского населения. Хотя российские ракетно-бомбовые удары в целом носили прицельный и избирательный характер (что подтверждается регулярными данными министерства обороны РФ, которые вполне поддаются верификации с использованием новейших технических средств), в контексте ожесточенной информационной войны России следовало ожидать и быть готовой к тому, что ее оппоненты раздуют тему гражданских жертв и будут манипулировать ею вне всякой меры. Такая практика особенно характерна для международных информационных агентств, базирующихся в странах Персидского залива, и многочисленных мелких эмигрантских НПО, например, базирующейся в Лондоне Сирийской обсерватории прав человека. Тем не менее, никакая современная война, даже ведущаяся с использованием самых точных и новейших вооружений, в принципе не позволяет полностью избежать того, что в военном лексиконе именуется «побочными ущербом» среди гражданского населения, и вопрос о гражданских потерях может более остро встать перед российскими ВКС в Сирии по мере того, как истощается запас идентифицируемых военных целей.
В начале 2016 г., с учетом этих двух факторов, а также того, что путем авиаударов в конфликте типа сирийского в принципе можно достичь лишь ограниченных результатов, и того, что основные оперативные цели России в ходе ее военной операции в Сирии были в целом решены, российская военная кампания приобрела два новых аспекта. Во-первых, было заявлено о налаживании контактов и готовности к взаимодействию и координации с «патриотическими» элементами вооруженной сирийской оппозиции, прежде всего, в борьбе против джихадистов. Во-вторых, началось развертывание масштабной российской гуманитарной операции.
Хотя уже в январе 2016 г. Россия заявила о координации действий с 11 повстанческими группировками (насчитывавшими до 7000 бойцов), на практике их круг ограничивался курдскими формированиями, рядом связанных с ними групп, отрядами самообороны из числа местных христиан (несторианцев), и отдельных арабо-суннитских милиций (например, «Джейш ас-Суввар»). Это не удивительно, с учетом общей слабости и крайней разрозненности нефундаменталистской части сирийской вооруженной оппозиции.
Что касается начала российской гуманитарной операции и усиления давления со стороны Москвы на правительство Асада с тем, чтобы оно разрешило и обеспечило доступ ООН и гуманитарных агентств в осажденные города, то это действительно важные и давно назревшие шаги (несмотря на то, что гуманитарная роль России в Сирии все еще непропорционально мала, по сравнению с уровнем ее военного вмешательства и политической ролью). Тем не менее, гуманитарные усилия России уже способствовали привлечению международного внимания (до того в основном сосредоточенного на гуманитарных проблемах в подконтрольных повстанцам районах, особенно в осажденных правительственными силами городах) и к страданиям гражданского населения в таких местах, как Кефрайя и аль-Фуа (шиитские анклавы в провинции Идлиб) или район Дейр аз-Зор со смешанным, но лояльным правительству населением, которые также подверглись блокаде и стали зонами острого гуманитарного кризиса.
Однако важнее то, что оба новых «измерения» российской военной кампании отчетливо свидетельствовали о том, что военная операция не является самоцелью, а служит приоритетной задаче создания условий и поддержки усилий по политическому урегулированию сирийского конфликта.
Россия и политическое урегулирование в Сирии
На протяжении всего сирийского конфликта руководство США и других западных стран питало надежду на то, что Сирию можно сохранить как единое и одновременно демократическое и светское государство. Эта идеологизированная концепция демократии западного образцу в единой светской Сирии разбивается в прах о ближневосточные реалии. Она упускает базовую специфику социально-политического уклада как Сирии, так и многих других ближневосточных стран. Социально-политическая система этих стран носит двухуровневый, или двухслойный, характер. Один уровень, или слой, представлен интернационализированными элитами и местным аналогом среднего класса (часть которого, действительно, привлекает демократическая модель западного образца). Однако этот общественный слой крайне тонок и «страшно далек» от основной массы населения, представленной в разной степени обездоленными низами, которые в основном ведут традиционный, или ретрадиционализированный, образ жизни. В случае, если такие «низы» получают право голоса в рамках демократической системы, они голосуют за исламистов. Эти два слоя, или уровня, существуют как бы параллельно друг другу, социально-политический и культурный разрыв между ними огромен, и лишь отдельные общественные институты (например, вооруженные силы в Египте) служат определенным связующим звеном между ними. В результате, любая «демократическая» революция в регионе сегодня обречена вылиться в исламистскую революцию, а «демократическая» Сирия может быть только «исламистской» Сирией – так же, как «демократический» Египет неизбежно скатился к правлению «Братьев-мусульман», спровоцировавшему в 2013 г. вмешательство вооруженных сил во внутриполитический кризис.
С точки зрения процесса политического урегулирования. Россия полностю поддерживает схему переходного периода, очерченную Резолюцией 2254 Совета Безoпасности ООН. Однако, в том, что касается содержательной, сущностной части урегулирования, Москва, по крайней мере, до недавнего времени, предпочитала прикрываться своей традиционной мантрой о том, что политическое будущее Сирии является исключительно делом «выбора самих сирийцев». Это дипломатическое клише, впрочем, отнюдь не означает, что у России отсутствуют идеи по поводу будущего политического устройства послевоенной Сирии. Важно подчеркнуть, что эти идеи не являются неким «готовым решением», основанным на той или иной идеологической модели, а исходят, прежде всего, из того, что применимо и может сработать в конкретных сирийских условиях. Хотя вплоть до начала действия режима перемирия конкретные идеи России по поводу будущего политического устройства Сирии было не так просто отследить и они редко транслировались публично, на основе ряда официальных и экспертных комментариев можно создать впечатление об общем ходе и направлении российской мысли на этот счет, которое можно суммировать в 4 пунктах.
- Россия согласна с необходимостью установления в Сирии более плюралистической государственно-политической системы, в том числе потому, что это является базовым условием сохранения единства страны. Единая Сирии – эта общая цель для Москвы, ООН и Вашингтона, несмотря на то, что Россия никогда не разделяла иллюзий Запада по поводу возможности перехода Сирии к либеральной демократии западного образца. Москва также с подозрением относится к призывам к построению «сирийской демократии» со стороны глубоко недемократичных режимов Персидского залива, которые заявляют о поддержке демократии в Сирии, но на самом деле надеются использовать «демократизацию» как фиговый листок для установления исламистского правления в этой стране. С точки зрения России, более реалистичный способ интегрировать элементы плюрализма и демократии в Сирии – это обеспечить более широкое представительство различных регионов и общин страны в ее государственно-политической системе путем ее децентрализации. При этом оптимальной формой и уровнем такой децентрализации было бы нечто среднее между двумя крайностями: унитарным государством асадовско-баасистского типа (модели, которая больше не работает) – и почти полной сегментацией типа системы квот в Ливане.
- Москва рассматривает вооруженные силы Сирии как самый (если не единственный) относительно функциональный и организованный из всех национальных институтов. Россия может поддержать дальнейший рост роли вооруженных сил на переходном/послевоенном этапе. Это особенно вероятно в случае провала или бесконечной пробуксовки мирного процесса, будь то вследствие упрямства Асада и его ближнего круга и/или из-за неспособности умеренной оппозиции договориться между собой и с остальной страной (не говоря уже о целенаправленных усилиях по подрыву мирного процесса со стороны джихадистских сил). В таких условиях светское межконфессиональное правительство во главе с (бывшими) военными может стать предпочтительной альтернативой бесконечной войне, политическому тупику и дальнейшей дезинтеграции и деградации государства. Такой сценарий допускает возможность интеграции в состав национальных вооруженных сил ряда не джихадистских повстанческих формирований, особенно на юге страны (например, ряда группировок, поддерживаемых Иорданией). Такая система не обязательно должна копировать египетскую модель (правление генерала Абдель Фаттаха ас-Сисси), которая исключает из политической жизни даже умеренную часть движения «Братьев-мусульман». В Сирии умеренные исламисты из «Братьев-мусульман» могут и должны быть частью политической системы страны – конечно, при условии признания ими светского характера государства. Тем не менее, светский режим в Сирии во главе с экс-военными был бы с большой вероятностью поддержан Египтом, что (наряду с добрыми отношениями Москвы с Каиром) принесет России дополнительные политические дивиденды, подчеркнув, что ее политика в регионе носит надконфессиональный характер и стоит «выше» любых суннито-шиитских противоречий. Следующая администрация США также могла бы использовать терпимое отношение к такой модели – или даже ее негласную поддержку – для улучшения отношений США с Египтом.
- Вопрос об уходе Асада более не является ни ключевым, ни сущностным, вопреки тому, как он продолжает восприниматься вооруженной и эмигрантской оппозицией и ее главными спонсорами – Саудовской Аравией, Катаром и Турцией. Он все больше становится «делом техники», особенно в российско-американском контексте. «Организованная утечка» информации из администрации США в январе 2016 г. о том, что при наилучшем сценарии уход Асада и его «узкого круга» был бы оптимален через год или полтора, но до президентских выборов в Сирии, намекает на возможный компромисс по этой проблеме. В случае если Асад продолжит упорствовать, вопреки логике и динамике процесса мирного урегулирования, см. предыдущий пункт (т. е. сохранится и возрастет вероятность прихода к власти правительства во главе с военными на переходный период).
- Россия стремится сохранить и сохранит военно-морскую и военно-воздушную базы в Сирии (возможно, на несколько модифицированных условиях, в зависимости от будущей политической конфигурации). В той мере, в которой такое военное присутствие может послужить дополнительной гарантией безопасности для сирийских меньшинств (христиан, алавитов и др.), оно даже может стать формальной или неформальной частью итогового соглашения, предпочтительней в составе или во взаимодействии с более широкими международными силами по поддержанию мира.
Международный и региональный контекст
В международной и региональной обстановке, динамично развивавшейся в период с начала российской военной операции в Сирии, наблюдался определенный баланс позитивных и негативных тенденций, как в плане сирийского урегулирования, так и с точки зрения российских интересов и озабоченностей. Позитивные тенденции в основном прослеживались в более широком международном контексте, особенно по линии отношений России и США и на уровне ООН, тогда как на региональном уровне преобладали негативные тенденции.
Российско-американский диалог по Сирии
За несколько месяцев, прошедших с начала российской операции в Сирии, отношения России с США и Западом в целом постепенно смягчались, что стало прямым следствием, прежде всего, резко усилившихся роли и влияния России по сирийской проблеме и обострившейся с обеих сторон необходимости в дипломатическом взаимодействии. Более того, российское военное вмешательство в Сирии стало своего рода катализатором, «пробудившим» Вашингтон от спячки, инерционных подходов и бесконечного затягивания решения сирийской и иракской проблем. Оно не только вынудило США активизировать борьбу с Даиш, но и стимулировало рост американской дипломатической активности по поиску политического решения в Сирии. Диалог России и США сыграл ключевую роль в разработке и принятии Резолюции № 2254 Совета Безопасности ООН, призвавшей к перемирию и политическому урегулированию в Сирии, и проведении первого раунда новых женевских переговоров. Именно российско-американский диалог, в том числе на высшем, президентском уровне, привел к первому международному соглашению о частичном перемирии в Сирии с конца февраля 2016 г.
Трения между Саудовской Аравией и Ираном
Развитие событий на региональном уровне, напротив, бросало один вызов за другим. Одним таким вызовом стало очередное резкое обострение в начале 2016 г. отношений между двумя ключевыми региональными игроками в Сирии – Саудовской Аравией и Ираном. Оно захлопнуло «окно возможностей», открывшееся в 2015 г. в результате заключения иранской ядерной сделки и определенной легитимизации региональной роли Ирана (особенно в Ираке), с одной стороны, и смены поколений в руководстве Саудовской Аравии, с другой. Новое саудовско-иранское обострение усилило суннито-шиитские противоречия в регионе, которые в целом представляют более серьезную проблему с точки зрения переговоров и поиска политического решения в Сирии, чем трения между Россией и Западом или даже кризис в российско-турецких отношениях. Тем не менее, для России новый саудовско-иранский кризис сохранил и открыл определенные дипломатические возможности, так как и саудитам, и катарцам все равно проще обсуждать сирийскую проблему с Россией, чем с Ираном.
Фактор российско-турецкого обострения
В конце 2015 г. разразился масштабный российско-турецкий кризис. Прямое вмешательство Москвы в Сирии, безусловно, испортило президенту Турции Реджепу Тайипу Эрдогану его «сирийскую игру». Она была продиктована как интересами исламистской солидарности и региональными амбициями Анкары, так и использованием президентом и правящей в Турции исламистской Партией справедливости и развития сирийской карты в интересах внутриполитической борьбы за власть. Россия испортила Турции ее игру тем, что помогла сирийскому режиму не только выжить, но и расширить зону своего контроля, и, действуя параллельно с операциями сирийских курдов (пользующихся также поддержкой США), выбить из северных районов Сирии многих финансируемых Турцией джихадистов и других боевиков. Операция ВКС РФ также позволила пресечь часть путей контрабанды нефти на турецкую территорию, а после того, как турецкие ВВС сбили российский бомбардировщик «Су-24», фактически установить для Турции бесполетную зону над Сирией. Будущее политическое устройство Сирии, каким бы оно ни было, также вряд ли устроит Анкару. Тем не менее Эрдоган, в свою очередь, достаточно эффективно использовал российскую интервенцию в Сирии во внутритурецкой борьбе за власть для мобилизации волны национализма и усиления крепнущей связки между исламистами и радикальными националистами.
Важнейшим предметом разногласий между Турцией и Россией является вопрос о роли сирийских курдов. Турция считает их организации террористическими, настаивает на их исключении из мирного процесса и даже начала прямые бомбардировки курдских позиций на севере Сирии. Россия же, как и США, поддерживает сирийских курдов в их вооруженной борьбе против Даиш, а также их полноправное участие в процессе политического урегулирования. Впрочем, прямая поддержка сирийских курдов со стороны России ограничена и пока в основном свелась к разрешению сирийским курдам открыть в Москве свое представительство в форме НПО (первое за пределами региона) и поставкам им некоторого объема легкого и стрелкового оружия.
В каком-то смысле российско-турецкое обострение и все более импульсивные и сумасбродные действия Анкары по сирийской проблеме парадоксальным образом могли даже способствовать активизации переговоров, особенно между Россией и США. Острота кризиса на сирийско-турецкой границе грозила полной дестабилизацией, выходом ситуации из-под контроля и прямой военной интервенцией Турции. Это помогло подтолкнуть США к мобилизации всего потенциала своей дипломатии и влияния для того, чтобы (a) не ставить НАТО на грань прямой конфронтации с Россией по Сирии, (б) найти способ обойти проблему турецких курдов, которых Вашингтон продолжает поддерживать, несмотря на возражения Анкары, и (в) предотвратить дальнейшее продвижение сирийских правительственных сил, особенно в районе г.Алеппо и окрестностей. Если США и НАТО были готовы сдерживать турецкий авантюризм в Сирии в определенных рамках, то Россия оказала максимальное давление на Дамаск, заставив его согласиться на перемирие (на стадии, когда правительственные силы продвигались вперед), и проявила бóльшую гибкость в квалификации тех или иных группировок как джихадистских. Это сочетание, по всей вероятности, и сыграло ключевую роль в достижении США и Россией соглашения о перемирии, одобренного Международной группой поддержки Сирии и подтвержденного резолюцией № 2268 СБ ООН.
Заключение
Перемирие, объявленное Россией и Соединенными Штатами в феврале 2016 г., еще не означает прекращения военных действий Россией или коалицией во главе с США. По крайней мере, Россия и США договорились о том, что удары по позициям Даиш и «Джабхат ар-Нусры» продолжатся и после заключения перемирия. При этом вопрос о вооруженных исламистских группировках «Ахрар аш-Шам» на севере (поддерживается Турцией) и действующей в основном на юге страны «Джейш аль-Ислам» (поддерживается Саудовской Аравией) оставлен как бы в стороне, что может рассматриваться как определенная уступка со стороны России. Важнее, однако, то, что близость позиций Даиш и «Джабхат ан-Нусры» к расположению отрядов «Ахрар аш-Шам» и «Джейш ул-Ислам», а также ряда мелких неджихадистских группировок объективно ограничивает эффективность режима перемирия. В таких условиях удары, направленные против Даиш и «Джабхат ан-Нусры» неизбежно приведут к потерям и со стороны расположенных в непосредственной близости или чресполосно других группировок, что, в свою очередь, будет периодически вызывать ответный огонь. Также невысока вероятность того, что исламистские группировки, в основном финансируемые извне (такие, как «Ахрар аш-Шам» и «Джейш уль-Ислам») или, по крайней мере, их наиболее радикальные элементы, будут в принципе соблюдать перемирие.
Хотя завышенные ожидания по поводу текущего перемирия вряд ли оправданы и надо быть готовыми к тому, что оно не последнее, не стоит недооценивать и его позитивный потенциал. Он заключается в
- укреплении, умножении и развитии так называемых локальных перемирий в разных районах страны;
- облегчении доступа гуманитарной помощи и организаций во многие районы;
- прекращении бомбардировок многих жилых городских и пригородных районов со стороны правительственных сил одновременно с закреплением результатов продвижения сирийской армии в последние месяцы, и
- сохраняющемся международном военном давлении на джихадистские силы.
Все это должно создать более благоприятные условия для продолжения мирных переговоров по Сирии.
ПОНАРС Евразия
Read Full Article |
|
«Трамп — это идея сильной авторитарной личности» |
Завоевывая штат за штатом, позволяя себе грубые и унизительные высказывания в адрес противников, Дональд Трамп имеет все больше шансов стать кандидатом в президенты от Республиканской партии. О том, кто такой Дональд Трамп и как его идеи и даже знаменитая прическа влияют на избирателей, в интервью «Газете.Ru» рассказала американская писательница Гвенда Блэр, автор книги «Трампы. Три поколения строителей и кандидат в президенты».
— Вы написали несколько книг о Дональде Трампе и истории его семьи. Чем он вас привлек?
— Когда я начала писать о нем, он уже был очень хорошо известен в США как человек с большим эго. В то время он занимался созданием бренда «Трамп», который хотел представить как символ успеха. Меня же интересовало, как его эго трансформировалось в историю его успеха. Моя книга была посвящена тому, как он смог сделать удачную карьеру в бизнесе и стать международным символом успеха. А сегодня это трансформировалось и на политику.
Я начала изучать историю семьи Трампа, его отца, который был успешным бизнесменом в сфере строительства. Его дед, эмигрировавший в США из Германии в 1885 году, привил сыну дух предпринимательского капитализма, который был присущ многим эмигрантам из этой страны.
У каждого из Трампов — деда, отца и сына — был хорошо наметан глаз на то, где есть возможность заработать.
Я подумала, что исследование трех поколений одной семьи — это очень интересная история.
— Читая вашу книгу, я вспомнил о популярных у нас в стране романах Теодора Драйзера. Можно ли говорить, что Трампы похожи на его героев?
— Вероятнее всего, дед Трампа не читал Драйзера, возможно, это были романы Джека Лондона. Но если говорить о прототипах, то можно вспомнить и о героях Драйзера. Тот дух, который был отражен в его романах, в те времена витал в воздухе.
Год, когда дед Трампа прибыл в США, был пиком немецкой эмиграции в Америку. В нашей стране до сих пор самое большое количество людей, корни которых берут начало в Германии. Конечно, сегодня мало говорят о «германо-американцах», но в те времена, когда в Америку прибыл дед Дональда Трампа, Нью-Йорк был городом, где многие говорили по-немецки. Для немецкого юноши того времени оставаться в какой-нибудь деревушке, где главным занятием являлось виноделие, было скучным, и он решил испытать судьбу в Америке. У него была сестра в Нью-Йорке, и, оставив маме записку, он собрался прямо посреди ночи и начал свое путешествие в США.
— Кто больше повлиял на Дональда — дед или отец?
— Когда я говорила об этом с Трампом, он отвечал, что отец, и, я думаю, он говорил правду. Его отец построил огромное количество домов в Нью-Йорке — не на Манхэттене, но в других частях города, используя различные правительственные субсидии и налоговые послабления. Он был очень успешным предпринимателем и получил известность благодаря тому, что даже в последние минуты перед подписанием сделки добивался еще более выгодных условий.
Дональд, будучи молодым человеком, наблюдал за тем, как работает отец, и сам подрабатывал у него в летнее время. Его отец умел многое делать руками: лично построил гараж дома, один дом, другой дом. У него были инженерные навыки, и он знал, как все работает.
Отец Трампа был очень трудолюбивым, и именно он привил Дональду идею о том, что надо всегда побеждать, что победа — самое важное и останавливаться нельзя.
Правда, к семейной истории у самого Дональда особого интереса нет: когда я спросила его про деда, он не хотел о нем рассказывать. Его это не интересует. Он смотрит только вперед.
— Трамп — миллиардер, но выглядит как человек из народа и пытается создать такое впечатление. Можно ли говорить, что это привлекает к нему избирателей из числа американцев, которые особо не интересуются политикой?
— Да, он выглядит таким, как у нас говорят, «человеком не с Манхэттена». Он из района Квинс, и даже манера говорить и ходить у него как у парня из Квинс.
Он из тех, кто любит гамбургер с картошкой и молочным коктейлем, а не «Шато» и овощи на тарелочке. Он выглядит как такой типичный средний американец, который только что съел тарелку мясного рулета, и этот образ довольно привлекателен. Он не смотрит на людей сверху вниз, как сноб, несмотря на то что богат.
И в то же время его образ похож на карикатурный — со всеми его лимузинами, вертолетами, гигантскими пентхаусами. Все это символы, которые приобрел бы мужик с соседней улицы, если бы у него были такие деньги.
— Вы пишете, что многое он делает нарочито грубо, специально. Но не отталкивает ли такой образ?
— Трамп настроен на победу и уверен, что все политики в Вашингтоне — лузеры, которые не знают, что делают. Он думает, что может взять метлу и просто всех вычистить, используя свою стратегию «проиграл или победил». При этом он никому ничего не должен, так как сам финансирует свою кампанию. Он считает, что может оценить ситуацию без всяких предубеждений. Совсем недавно Трамп выступал перед одной из влиятельных еврейских организаций в Нью-Йорке и заявил, что будет на все смотреть объективно, в том числе на конфликт Израиля и Палестины.
Он не хочет говорить до самого последнего момента, кто его помощники и советники, потому что это лишит его возможности проявлять гибкость и не быть связанным какими-то соглашениями, которые заключены преждевременно.
Он считает, что зайдет в одну комнату с Путиным и выйдет из нее, получив то, что ему надо для США.
Конечно, хорошо действовать без всяких советников, дипломатов, но все это тоже образ из мультфильма, так же как и лимузины, гигантские пентхаусы и модели, сидящие на коленях. Быть большим боссом, быть главным — это тот образ, который он сформировал на протяжении десяти лет, когда был героем своего шоу «Кандидат» (популярное телевизионное шоу, в котором Трамп набирал помощников для своего бизнеса. — «Газета.Ru»).
Каждую неделю люди видели его в таком образе, и это помогло им свыкнуться с мыслью, что Трамп — парень, который может выиграть все и вся. И благодаря этому для многих американцев идея, что из главы компании он превратится в верховного главнокомандующего, выглядит так: «Да, конечно!»
— Насколько Трамп способен к президентству, ведь он никогда не занимал никаких политических должностей?
— Он не в первый раз становится кандидатом в президенты — это уже шестое его выдвижение. Он многие годы вынашивал эту идею, и, если посмотреть на его выступления, он выглядит очень конкурентоспособным. Он выходит, говорит что-то агрессивное — и вот уже завладевает сценой и становится центром всего. Если помните, перед своим выдвижением Трамп сказал: «Все, кто выдвигается на выборах, — это лузеры, они ничего не знают». Потом он говорит, что мексиканцы — это «гангстеры и насильники», и только после этого сообщает, что будет выдвигаться.
— В своих выступлениях Трамп говорит ужасные вещи. Почему же эти заявления все равно встречают на ура и ему все сходит с рук? Он сам верит в то, что говорит?
— Я думаю, он верит только в одну вещь: в победу. Вcе остальное неважно. Он увидел, что может оседлать волну ярости и недовольства на этих выборах. Он и Берни Сандерс — это те два кандидата, которые говорят: «Вы имеете право злиться». У Трампа есть большой список мишеней, которые можно обвинить во всех грехах: женщины, мексиканцы, мусульмане, Джон Маккейн. Он говорит ужасные вещи, чтобы показать: ничто и никто не может стоять на его пути. Он демонстрирует, что ни вежливость, ни уважение, ни политическая корректность и вообще что бы то ни было его не сдерживает, показывает, что именно он будет делать с целью бороться за тех людей, голоса которых хочет привлечь. Трамп полностью перевернул представления о том, как обычные люди ведут свои политические кампании.
Думаю, что он верит в победу и может победить.
— Но можно ли достичь победы любой ценой? Если он станет президентом, ему припомнят все, что он говорил?
— Он пытается обернуть это в такую оболочку, в которой люди это воспримут. И по моему мнению, это ему удается, потому что он сумел построить свой имидж в таком карикатурном виде. Например, возьмите его знаменитую прическу. Многие над этим смеются, а его прическа — это как красный нос клоуна, который дает возможность смеяться.
Когда клоун бьет кого-то бейсбольной битой или обливает водой из ведра, вы смеетесь, хотя это может быть очень неприятно. Но вы понимаете, что это все понарошку и никто не пострадает.
Прическа Трампа дает людям возможность над ним посмеяться, даже если он говорит что-то неприятное и обидное.
Поэтому люди не так сильно реагируют, когда он говорит невозможные вещи. Это открывает окно и впускает идею, которой в других обстоятельствах вы бы сказали «нет». Таким образом ужасные мысли приобретают легитимность, но это те идеи, которые есть у каждого и которые являются частью человеческой натуры.
Трамп может затрагивать эти чувства и говорить: «Это нормально». Это дает ему огромную силу. Интересна его манера говорить: он не говорит предложениями. Это какие-то отрывистые слова. Его предложения не выглядят законченными — это какое-то урчание. Незаконченные мысли, незаконченные предложения — какой-то поток сознания. Это напоминает внутренний голос, и, когда люди слушают, мне кажется, они прислушиваются к голосу внутри себя. Это выглядит очень реалистичным и аутентичным.
При этом сам Трамп — совсем не то, что он говорит. Его факты не соответствуют действительности, а волосы выглядят искусственными. Однако он выражается языком, на который люди реагируют, потому что это торговая марка успеха. Он очень умен, поскольку говорит вещи, которые люди хотят слышать.
И в то же время он создал вещи, которые можно потрогать, — построенные им башни выглядят вполне реальными. И когда вспоминаешь о Трампе, вспоминаешь о его небоскребах. Он не какой-то мужик, который пришел и сказал: «Я мог сделать». Он мужик, который пришел и сказал: «Я создал эти небоскребы, и я знаю, как делать».
— Вы встречались с ним, когда брали интервью для книги. Каков он в личном общении?
— Я встречалась с ним несколько раз, он был приятен в общении, вежлив. Мы разговаривали в его офисе, украшенном его многочисленными фотографиями, но, когда я с ним говорила, это было тяжело. Наш разговор трудно было назвать «диалогом», потому что он говорит как на дебатах, таким вот бурчащим стилем.
Он часто не отвечает на вопрос и переводит разговор на свои достижения, на то, как он добился первого, второго, третьего, и при этом не говорит ничего существенного.
И когда мы были вдвоем, я думала, что, может, неправильно задаю вопросы, потому что не получаю ответов. Но только потом я поняла: то, что я получаю, — это он сам, такой, какой есть.
— Сегодня в республиканском и демократическом истеблишменте существует большой страх по поводу президентства Трампа. Не слишком ли его демонизируют в СМИ?
— Трамп независим от Республиканской партии, и партия очень озабочена тем, что он не склонен подчиняться правилам. Что же касается демонизации, то Трамп очень хорошо понимает, как работают СМИ, и если он видит, что кто-то получает внимание, то делает очередное заявление или какой-то выходящий за рамки поступок. Он прекрасно понимает, как завладевать вниманием прессы. Это, конечно, заслуживает уважения, однако вопрос в том, используется ли это для того, чтобы решать важные вопросы, или же перед вами человек, который просто хочет внимания.
Его подход — это не какое-то видение социальных проблем или состояния общества. Это, по моему мнению, идея сильной авторитарной личности, которая решает все.
И ключевой элемент здесь — его постоянные уверения в том, что США находятся на грани разрушения и Обама все разрушил. По мнению Трампа, Америка стоит на коленях и скоро свалится в бездну. Экономика Америки идет вразнос, и страна скоро превратится в пыль. Но такая манера говорить очень опасна. США до сих пор самая большая экономика мира, у нее самые большие вооруженные силы, и, конечно, Америка не стоит на коленях. Но его слова — это сильное оружие, потому что они влияют на желание людей иметь сильного лидера. И Трамп может победить.
Газета.Ру Read Full Article |
|
|
Война за интернет-данные началась |
Противостояние Министерства юстиции США и компании Apple в деле разблокировки iPhone, принадлежавшего террористу из Сан-Бернардино, продолжает оставаться темой номер один для экспертов в сфере кибербезопасности и защиты персональных данных. От исхода этого конфликта зависит очень многое, считает Жюльен Носетти,
научный сотрудник Французского института международных отношений (IFRI) в Париже.
С одной стороны баррикад — Apple, самая крупная корпорация в мире по объему капитализации, благодаря которой сформировались передовые технологии, которые мы используем каждый день. С другой стороны — США, наиболее влиятельная мировая держава, в которой зародилось информационное общество, одновременно являющееся и обществом массового шпионажа, в которое мы полностью погрузились. А между ними — конфликт, исход которого будет иметь как глобальные, так и локальные последствия.
Конфликт между компанией Apple и американским правительством (в лице ФБР) длится уже несколько недель. Он стал символом происходящей во многих странах политической борьбы между государством, которое борется за доступ к определенным данным, необходимым при отслеживании террористической активности, и крупными интернет-компаниями, которые начали внедрять технологии шифрования данных после потрясения, вызванного заявлением Эдварда Сноудена о массовом шпионаже со стороны АНБ США в 2013 году. Какие выводы об особенностях распределения сфер влияния в сети можно сделать из этого противостояния?
Во-первых, данный конфликт между Apple и правительством США наглядно показывает влияние и силу, обретаемую крупнейшими IT-компаниями. Давление, которое американское правительство оказывает на Apple, арест сотрудника компании Facebook в Бразилии, проект поправки к законодательству, выдвинутый депутатом французского парламента, который выступил с предложением запретить продажу смартфонов iPhone во Франции, а также споры, разразившиеся вокруг «непробиваемой защиты» мессенджера Telegram,— все это представляет собой скорее пустое раздувание конфликта, чем поиск реально применимого решения проблемы. Ясно, что Apple не откажется от шифрования данных на своих смартфонах, так же как не изменится и структура WhatsApp. Пока что ни в одной стране правительству не удалось отыскать золотую середину. Именно поэтому все будущие американские законопроекты, касающиеся цифровых данных, послужат образцом не только для европейских стран, но и для Китая, который уже много лет очень внимательно следит за развитием американского права в этой области.
Во-вторых, этот конфликт подтверждает, что вопрос шифрования данных занимает центральное место среди основных проблем современного мира. Именно в этом конфликте воплощается то напряжение, которое возникло между высшими интересами государства и требованиями граждан в области защиты конфиденциальной информации. То, что такой конфликт в обществе неизбежно является признаком, по которому можно различить демократическое и авторитарное государства, кажется все менее правдоподобным. Легко критиковать других за осуществление массовой слежки. Вот только те, кто критикует, принимают точно такие же меры у себя в стране. Сегодня западные страны вводят законы, все больше ставящие под угрозу защиту конфиденциальности интернет-данных. В Великобритании вопрос шифрования данных занимает центральное место в одном из пунктов крайне неоднозначного законопроекта о реформе разведки. В 2015 году французское правительство поддержало введение системы отслеживания интернет-трафика. Похожие дискуссии ведутся в Германии.
В-третьих, проблема интернет-данных, их передачи, хранения и обработки — как частными компаниями, так и государством — приобретает основополагающее значение в области мирового управления интернетом. Слишком часто видение основных целей такого управления ограничивалось вопросом о контроле над «эпицентром» сети интернет — корневыми DNS-серверами и доменными именами. Неслучайно в американской дипломатической доктрине термин «свободная передача данных» незаметно пришел на смену термину «свободная передача информации», ранее являвшемуся одной из основных ее составляющих в области цифровых технологий.
Развитие мира цифровых технологий, частью которого мы являемся сегодня, движется только вперед. Появляется все больше электронных данных, их источники все разнообразнее, а обработка проводится все быстрее с помощью все более эффективных алгоритмов. В разжигании этой «войны за интернет-данные», которая уже является не перспективой, а реальностью, винить нужно не Эдварда Сноудена, а АНБ США и его союзников. Хрупкое равновесие между влиятельными многонациональными корпорациями и государственной властью, поддерживаемое хоть и не без трудностей, но более или менее успешно, было разрушено секретными программами массового шпионажа. Всеобщие усилия, необходимые для того, чтобы справиться с возникшим конфликтом мирового масштаба, должны быть столь же велики, как и его последствия.
Коммерсантъ Read Full Article |
|
«Евросоюз в обозримой перспективе не развалится» |
Постоянный представитель России при Евросоюзе Владимир Чижов рассказал корреспонденту «Известий» Татьяне Байковой о будущем ЕС, взаимоотношениях России и стран Европы и антироссийских санкциях.
— Сейчас происходит пересмотр отношений России и ЕС и наоборот. Каких именно изменений следует ожидать?
— Пока эту работу каждая сторона ведет самостоятельно. Мы в России ее ведем в межведомственном формате, учитывая, что в сотрудничество с Евросоюзом традиционно были вовлечены более десятка министерств и ведомств, не говоря уже о парламентском треке, бизнес-контактах и так далее. Нечто подобное, очевидно, происходит и на стороне наших партнеров. Когда эта работа будет завершена, тогда мы, очевидно, сопоставим наши выводы и будем смотреть, что делать дальше.
Отправная точка сводится к тому, что возврат к формуле, которая определяется английским выражением business as usual («дела как обычно»), не нужен ни той, ни другой стороне. Наверное, это было бы и неправильно, и бесперспективно.
Нам нужно сформулировать модальности взаимоотношений на перспективу, которые были бы больше сфокусированы на содержании, нежели на лозунговом обрамлении. Мы долго, в течение целого ряда лет, называли наши взаимоотношения с Евросоюзом стратегическим партнерством и настолько замылили этот термин, что он постепенно перестал отражать то реальное содержание, которое в него вкладывалось.
Ведь еще задолго до украинского кризиса у нас были определенные шероховатости, сложности в решении вопросов, пробуксовка некоторых переговорных треков. Так что украинский кризис скорее высветил реальное положение дел, нежели сам по себе стал переломным моментом.
— Раньше мы называли отношения России и ЕС стратегическим партнерством, а как сейчас их можно охарактеризовать? Стоит ли ожидать сокращения контактов, сотрудничества?
— Сегодня состояние наших отношений ненормальное. Я думаю, этим словом выражается всё. Что будет дальше в перспективе? Да, возврат к нормальным отношениям. Но это будут отношения, несколько отличающиеся от того, что было. Они станут прагматичнее и будут действительно основаны на взаимных интересах.
— В плане прагматичности есть уже какие-то выводы, что для нас важно в этих отношениях?
— Я не хочу забегать вперед. Работа пока продолжается.
— Существуют ли механизмы сотрудничества между Россией и ЕС по антитеррористическим действиям. 1 апреля заместитель министра иностранных дел России Олег Сыромолотов встретится с заместителем генсека Европейской внешнеполитической службы и координатором ЕС по борьбе с терроризмом. Соответственно, будут обсуждаться совместные антитеррористические действия. Вы сказали, что России всегда есть, что предложить. А что мы можем предложить?
— Во-первых, опыт. Как известно, наша страна накопила немалый опыт борьбы с террором как в международном контексте (например, в Сирии), так и, увы, на нашей собственной территории. Обмен этим опытом и информацией, наверное, и есть то главное содержание. Говорить о каких-то совместных операциях с Евросоюзом на данном этапе, наверное, преждевременно — пока странам ЕС с трудом удается договариваться даже между собой.
Я недавно встречался с координатором ЕС по борьбе с терроризмом Жилем де Керковом. Он откровенно говорит, что в этой сфере 90% всей ответственности по-прежнему лежит на странах-членах и только 10 — на общеевропейских структурах.
Одна из проблем, с которой они столкнулись после парижских терактов в ноябре прошлого года и особенно после недавних брюссельских, — это необходимость координации. Пока внутри Евросоюза, но, естественно, и с внешними партнерами тоже. Мы здесь открыты к сотрудничеству — не только в рамках обмена опытом, но и в более практическом плане.
Пока я ограничусь этим. Посмотрим, чем завершится визит Олега Владимировича Сыромолотова в Брюссель.
— По поводу продажи нефти ИГИЛ. Турция там закупает нефть, затем ее часть направляется в Европу. Мы неоднократно заявляли, что необходимо перекрывать эти каналы финансирования боевиков. Какие ведутся разговоры по этому поводу между Россией и ЕС? Сейчас складывается ощущение, что Евросоюз только говорит о необходимости прекращения финансирования, но на самом деле действий никаких не предпринимает.
— Давайте смотреть на проблему финансирования терроризма в комплексе. Тот нефтяной бизнес, о котором вы говорите, — у ИГИЛ с Турцией, — это одна сторона дела. Здесь рассчитывать, что Европейский союз примет участие в военных операциях по уничтожению этой инфраструктуры, не приходится. Евросоюз — не участник военных действий в Сирии или где бы то ни было. Это вообще не военная организация.
Что же касается отслеживания финансовых потоков и экономических связей, то здесь Евросоюзу есть чем заняться. Наверное, не вся нефть, которую ИГИЛ продает в Турцию, там остается. Что-то, вероятно, потребляется. В то же время немалая часть в сыром или переработанном виде попадает и на европейские рынки. Определенная работа на данном направлении ЕС ведется, но, конечно, этого пока недостаточно.
— Последние события — теракты, наплыв мигрантов, Brexit (возможный выход Великобритании из ЕС). К чему могут привести подобные потрясения, есть ли шанс, что Евросоюз останется в тех же границах? Есть ли какая-то подпитка извне подобного ослабления Евросоюза?
— Я скажу со всей определенностью: Евросоюз в обозримой перспективе не развалится. Когда вы говорите о его сохранении в тех же границах, очевидно, имеете в виду как раз Brexit. Это на сегодняшний день единственный реальный вариант изменения границ Евросоюза в сторону их уменьшения. Разумеется, здесь всё будет зависеть от исхода июньского референдума в Великобритании.
Можно прогнозировать какие-то результаты, но в любом случае ясно одно: какой бы ни был конкретный результат референдума, сам факт его проведения и сумма прогнозов говорят о том, что по данному вопросу налицо достаточно глубокий раскол в британском обществе. Даже если какое-то большинство будет за сохранение страны в составе Евросоюза, всё равно немало людей проголосуют за выход. Точно так же и наоборот. Поэтому британский фактор очевидно ослабляет единство ЕС.
Впрочем, здесь полезно посмотреть на предысторию вопроса. Ведь Великобритания далеко не первой вступила в Евросоюз. Она сделала это после многолетних колебаний. И, даже вступив, Великобритания обеспечила себе особый статус по целому ряду направлений: в частности, неучастие в Шенгене и еврозоне, а также то, что называется тэтчеровской скидкой. Когда Маргарет Тэтчер была премьер-министром, она сумела добиться возврата в британский бюджет части взноса страны за членство в Евросоюзе. Иными словами, Великобритания всегда была в ЕС на особом счету и никогда не входила в его так называемое крепкое ядро.
— Кому может быть выгодно такое ослабление?
— Ослабление Евросоюза связано не только с Brexit. Мы совсем недавно наблюдали довольно сильные потрясения в финансово-экономической сфере. Речь идет в первую очередь о кризисе еврозоны, из которого ЕС, хоть и не без потерь и не до конца, но всё-таки сумел в целом выбраться.
В политическом плане Евросоюз озабочен недостатком единства. Если мы посмотрим на широкий круг проблем, с которыми он сталкивается, то увидим, что те дебаты, зачастую острые, которые идут внутри ЕС между странами-членами, охватывают достаточно широкий спектр вопросов.
Обратной стороной этой проблемы является то, что сохранение единства превращается для Евросоюза в самоцель. Поэтому итоговые документы внутриеэсовских встреч зачастую отражают лишь наименьший общий знаменатель в позициях стран-членов по разным сюжетам, будь то сверхактуальная сейчас проблема миграции или что-то другое. Это затрагивает и российское направление внешней политики ЕС.
— Всё больше чувствуется напряженность отношений в Европе, в том числе противостояние Польши с Германией по вопросам приема мигрантов. К чему может привести такой раскол?
— Да, вы правильно подметили наличие расхождений. Причем не только между Польшей и Германией, хотя после прихода к власти нынешнего польского правительства ситуация на этом треке действительно обострилась.
7 тыс. мигрантов — это квота, которую Польша обязалась принять и пока от этого не отказывается. Но в Варшаве говорят, что ни одного больше они не примут. А есть страны в Центральной и Восточной Европе, для которых и это очень много. Для них единственная приемлемая цифра — это ноль.
Линия Германии на начальном этапе этого кризиса заключалась в том, что надо проявить гуманность, толерантность и приветствовать мигрантов. Наверное, когда всё это закончится, то войдет в историю как крупная политическая ошибка Германии и конкретно канцлера Ангелы Меркель. Свидетельством этому уже сейчас являются разногласия, которые становятся очевидны внутри правящей партии и правящей коалиции, а также параллельный рост популярности прежде маргинальных политических сил, новообразованных партий, стоящих на антииммигрантских позициях.
Эти настроения правого популизма существуют, конечно, не только в Германии. Они охватывают многие страны Европы. В конечном итоге всё будет зависеть от того, удастся ли Евросоюзу всё-таки справиться с проблемой миграции.
Проблема застала Евросоюз врасплох. Попытки найти какие-то паллиативные решения пока реализуются с трудом. Даже те скромные цифры, которые фигурируют в решениях ЕС, и те зачастую не соблюдаются. Так что эта проблема, очевидно, будет головной болью для всех без исключения стран Евросоюза на некоторую перспективу.
— Недавно министр энергетики Великобритании заявила, что если страна выйдет из Евросоюза, то это ослабит позиции Лондона в плане зависимости от поставок российского газа. Как бы вы могли прокомментировать подобное заявление и в принципе использование темы энергополитики?
— Наверное, это свидетельство того, что без ограничителей в виде общих решений структур Евросоюза частный энергетический бизнес может обрести б?льшую самостоятельность и начать идти наперекор общей линии ЕС на ограничение зависимости от российских поставок. Учитывая, в частности, кампанию по дискредитации нового энергопроекта «Северный поток – 2», в котором в числе прочих участвует и британо-голландская компания Shell, хотя сам по себе этот проект является сугубо коммерческим. Я думаю, что с этим могут быть связаны такие опасения госпожи министра.
— Рассчитываете ли вы, что антироссийские санкции будут сняты этим летом на голосовании или их по-прежнему будут связывать с Минскими соглашениями, выполнение которых затягивает Киев?
— Я не хотел бы говорить о судьбе санкций, тем более гадать, когда и в какой форме будет определена их судьба.
Мы знаем, что дискуссия запланирована на июньском саммите Евросоюза, но это не предмет наших переговоров и обсуждений с ЕС. Эта проблема, которую они создали, им ее и решать.
— Количество стран, которые уже выступают против, увеличивается?
— Да. Я в одном из прошлых интервью сравнил это с физическим процессом накопления критической массы. Посмотрим. Пока, действительно, всё больше стран, всё больше лидеров не только в контактах с нами, но и публично высказываются за прекращение этой практики санкций.
— Но их всё равно меньше?
— Не знаю. В какой-то момент, уверен, их станет больше. Когда этот момент настанет, гадать не буду.
— Европарламентарии из разных стран посетили или планируют посетить Крым, на Ялтинском международном экономическом форуме, по нашим данным, будут присутствовать евродепутаты из Австрии, Франции. Приедут еще и европейские бизнесмены говорить о бизнесе в Крыму. Можно ли сказать о смягчении позиции Евросоюза по Крыму?
— Увы, о смягчении позиции Евросоюза по Крыму сказать нельзя. Официальная позиция каких-либо изменений не претерпела. То, что она не отражает объективной реальности, я думаю, достаточно очевидно. То, что ее не разделяют отдельные политики ЕС, включая европарламентариев, похвально, но, к сожалению, не меняет пока общей картины. Однако, как гласит известная поговорка, никогда не говори никогда.
— 6 апреля в Нидерландах пройдет референдум по соглашению об ассоциации Украины с ЕС. Повлияет ли результат референдума на решение об ассоциации? Можно спрогнозировать, каков будет его итог?
— Этот вопрос следует адресовать властям Нидерландов. То, что этот референдум не обязывающий, а рекомендательный, я считаю, непринципиально: в 2005 году аналогичный рекомендательный референдум проходил в тех же Нидерландах по проекту Евроконституции. Большинство выступило против, и тогдашнее правительство Нидерландов, почувствовав политическую ответственность, действовало в соответствии с итогами этого референдума.
Если говорить в практическом плане, то хотел бы опровергнуть тех, кто пытается и в этом референдуме увидеть «руку Москвы». Помимо того, что мы в такие дела никогда не вмешиваемся, в практическом плане для России это мало что изменит. Временное применение соответствующих положений Соглашения об ассоциации ЕС–Украина уже началось 1 января 2016 года. То есть ущерб уже нанесен.
— У какой страны больше всего сейчас шансов первой вступить в Евросоюз в ближайшие годы?
— На ближайшие годы — ни у кого. Господин Жан-Клод Юнкер, председатель Еврокомиссии, на этот счет высказался достаточно недвусмысленно, заявив, что в течение [действия] его мандата никакого расширения Евросоюза не будет. А мандат у него до 2019 года.
— А через пять лет у какой страны больше шансов?
— По моим наблюдениям, элемент «расширенческой усталости», как здесь говорят, налицо.
Евросоюз пока еще не переварил тех, кого он принял в рамках прошлых волн расширения.
— В Евросоюзе есть страх, опасения, что если еще кого-то принять, то этого уже ЕС действительно не выдержит?
— Я тут гадать опять не буду. Если вы имеете в виду Украину или Турцию, конечно, принятие их в Евросоюз было бы сильным, а возможно, и чрезмерным дополнительным грузом для корабля евроинтеграции.
Если же говорить о малых странах, — есть ведь и такие, которые записались в кандидаты и их признали таковыми, — то тут потенциальный эффект менее значительный. Но всё равно я не жду решений по расширению Евросоюза в ближайшие годы. Всё остальное — это разговор на средне- или скорее долгосрочную перспективу.
— В феврале вы заявили, что Европа может вернуться к проекту «Южный поток». Изменилась ли ситуация?
— Я говорил достаточно осторожно на этот счет. Я сказал, что потребности Европы, Евросоюза в частности, в российских энергопоставках, в том числе газа, объективно могут стимулировать обсуждение разных проектов, в том числе и «Южного потока».
Но на данный момент «Южный поток» закрыт и каких-либо конкретных планов ни у нас, ни, насколько я понимаю, у Евросоюза его реанимировать в прежнем виде нет.
Известия Read Full Article |
|
